По городам и весям: путешествия в природу
Шрифт:
Выехали к альпийским лугам. Сколько здесь маральего корня — замечательного лекарственного растения, сколько на границе леса бадана — хорошего сырья для выработки дубителей, сколько пучки, клевера, вейника, других сочных и полезных растений. Корма!
Вот и кедрачи высокогорные. Пожалели, что нет с нами академика ВАСХНИЛ А. С. Яблокова, — вот бы порадовался! Он работает над селекцией кедра, спит и видит на нашей земле кедросады. Тут на многие километры вдоль лугов тянутся прекрасные естественные кедросады, разреженные, доступные солнцу, с круглыми густыми кронами. Правда, плодоносят они очень
Следы последнего богатого урожая — овин, стойбище шишкарей. Сейчас тут запустение, а прошлой осенью все кипело. Шишкобой — специфически сибирская профессия. Никто не снимал хронометража и не подсчитывал расхода калорий, но если сделать это, не найдется в списке рабочих профессий занятия более тяжкого, опасного и малопроизводительного. Человеку надо облазить за день не один десяток кедров, чтобы осыпать шишки, перетаскать их к овину, всю ночь тереть примитивными, тяжелыми деревянными терками, потом орехи просеивать, отвеивать на ветру, сушить, вывозить таежными тропами. Неудивительно, что кедровые орешки в наших магазинах дороже грецких.
Кедроградцы заготовили в первый год сто тонн ореха. Дело это очень выгодное. Одна тонна кедрового ореха по коммерческой цене равнозначна сорока кубометрам древесины, только древесину взял — и пустошь, а орех можно брать сотни лет. На кедроградской территории со временем можно будет заготавливать пятнадцать-двадцать тысяч тонн ореха, то есть больше, чем сейчас собирается по всей стране…
Когда мы выезжали из леса, в него уже опустилась предгрозовая духота — с запада заходила густо-синяя туча. До нее было далеко, и мы не беспокоились. Оставили лошадей и пошли к вершине. Туча разбухала, темнела и — я такое видел впервые в жизни — вдруг лопнула внизу, посередине, и из этой черноты потекла вода, будто проткнули мешок с чем-то сыпучим. Серая плотная струя быстро опускалась вниз, достигла земли и так замерла — резко очерченная, строго вертикальная, словно колонна. Потом туча вся взялась снизу дымом, стала расплываться, бледнеть, опустила между нами и дальними горами плотную белесую завесу. Мы были уже на вершине Лысой, когда пробилось солнце. Родилась удивительная по яркости радуга, и было странно видеть ее не вверху, на небе, а внизу, на склоне большой зеленой горы.
Лысая вздымается почти на две тысячи метров. Часами разглядывай отсюда горы — не устанешь. Я смотрел и никак не мог насмотреться, зная, что потом эти тяжкие пологие хребты, так спокойно и просто утверждающие свою незыблемость, будут долго сниться и манить к себе…
Николай Телегин занимался делом: устанавливал треногу, привинчивал к ней фотоаппарат, целился то в одну сторону, то в другую. С вершины хорошо были видны редкие поселки, реки, дороги и позор здешних мест — рваные проплешины на склонах близких и далеких гор. Больно было смотреть на эти холмы, изуродованные лесоразработками, и сознавать, что на них уже начались эрозийные процессы, поползла земля.
Мы молча пошли вниз. Поужинали у костра, растянули палатку. В темноте Коля Телегин зашептал мне на ухо:
— Ошибаются, которые понимают нашу работу как прогулки на
— Пошли.
Мы выползли наружу и зажмурились от света, бьющего в глаза. Луна. В городе ее как-то не замечаешь. А тут она была огромной, почти объемной и лучилась так, что глазам было больно от обилия чистого, серебряного света. С вершины горы открывался вполне марсианский вид. Вокруг застыли какие-то бесформенные, неясные тени, тускло светились далекие гольцы, а ниже — непроглядная бархатная темь. Только далеко в стороне от кедроградских границ, километрах, должно быть, в тридцати, мерцала красная искорка — ночевали не то охотники, не то геологи, а скорее всего туристы, из тех, что любят палить нежаркие, но яркие костры.
Утром мои спутники снова полезли на вершину, а я прошел к маральему солонцу, что был недалеко от нашего лагеря. Вчера мы видели там следы зверя. Животное становилось в грязь на колени, чтобы дотянуться до соли, насыпанной под камень. Кто-кто, а эти-то милые зверюги уже знали, какие замечательные ребята стали хозяевами здешней тайги!
Спускаясь в долину реки Нырны, мы видели маральи кормушки, построенные кедроградцами, — длинные клети под навесом для сена и соляные желоба. Полно здесь и пищухи — лучшего в животном царстве друга марала. Этот серенький, похожий на крысу грызун ставит на зиму аккуратные, хорошо просушенные стожки сена, которые обычно достаются маралу.
— Умные звереныши, — говорит Коля Ялбакпашев, проследив с усмешкой, как испуганная пищуха, вопя, промчалась по валежине. — А знаете, почему у сеноставки глаза сбоку, как у рыбы? Работает она быстро, бегает — сами видели. И вот, чтобы глаза сучками не повыкалывать, они у нее сбоку…
А как тут насчет медведей? Встретив меня в поселке, красноярский лесной профессор, доктор наук Герман Петрович Мотовилов спросил:
— Надолго у вас командировка?
— А я здесь в отпуске.
— Медвежишек, наверное, пострелять?
Да мне их жалко, — сказал я. — Я тут охочусь за интересными людьми.
— Дело! — одобрил Мотовилов.
Коля Ялбакпашев — хороший трофей. По-русски говорит он легко и свободно, охотно пользуясь оттенками слов. Он по-своему, свежо и тонко, чувствует не только природу, но и людей. Борис Спиридонов спрашивает этак равнодушно, нехотя:
— Николай, а медведи здесь есть?
— А вот они! — проводник повел вокруг быстрыми агатовыми глазами.
— Где? — встревожился молодой ученый.
— Да везде Вот копанки — это он бурундука грабил, орешки доставал. А вот загрыз на елочке, видите?
Позднее, когда мы ехали по узкой тропе над обрывом, Ялбакпашев сказал
— Медведь.
— Где? — встревожился молодой ученый.
— А на тропе. Давно уже, но я не говорил. Совсем свежий след. А у нас мелкашки только. — На тропе действительно ясно был виден след огромной когтистой лапы. — Он, конечно, ничего не сделает, только из любопытства может подойти близко да рявкнуть.