По городам и весям: путешествия в природу
Шрифт:
Мы вцепились в тяжеленную мертвую машину, жиманули дружно, и трактор, загремев своими железами, пошел. Двигатели теперь располагались рядом. Потом выпилили три бревна и, надежно скрепив их сверху, сделали прочную треногу. Подвесили на ней петлю из толстого троса и туда завели огромную, метров в пятнадцать длиной, лесину. С помощью этого рычага сняли на землю один двигатель, а на его место поставили другой.
Вскоре трактор зачихал.
А как тут другие дела? По дороге Женя Титов рассказал мне, что новоселы залили фундамент под лесопильный цех, подвели под крышу огромный типовой амбар, заложили два дома, а весной успели собрать из-под снега и обработать сорок тонн ореха. Но все это, как выяснилось на месте, было каплей
Тягот тут немало, хотя через год-два, мне кажется, все это будет вспоминаться с юмором и даже удовольствием. Уже сейчас стенная газета «Шишка» настроилась на этот тон. В газете много разных рубрик, и все они ведутся с улыбкой, без которой, наверно, тут было бы в десять раз тяжелее. В «Кедроградской энциклопедии» говорится, например: «Баня по-черному — устройство, куда входишь серый, выходишь черный», «Мясо — медведь без шкуры». Вместо того чтобы написать, что за год никто из уйменского начальства здесь не побывал, они сообщают в разделе «Главные события»: «6–7 августа 1961 года Г. С. Титов обогнул 17 раз земной шар. 6 августа 1961 года исполнился год, как был в Обого наш директор». Своих главных врагов в Пыжинской тайге — промкооператоров и лесохимиков — они окрестили презрительно «промзверь» и «химдым», а против болтунов выбросили лозунг из дневника Василия Кубанева: «Кто имеет что сказать, тот молчит». (Этого талантливого, безвременно погибшего поэта, как я выяснил, многие здесь знают наизусть.)
Фануз Ахмадиев, дипломник Бийского лесного техникума, в палатку к которому меня поселили, рассказывает вечером:
— Я сюда на практику приехал — уж очень интересное дело затевается. Проработал три дня — все идет нормально. И вот вдруг замечаю — что-то готовится, все втайне от меня шепчутся. Гляжу — Зорка Татур достала последние сухофрукты и варит два ведра компоту.
И кроме того, завела оладьи. Во время ужина вдруг поднимается Женя Титов с кружкой компота в руке, толкает речугу и торжественно вручает мне меховые рукавицы. Все орут, а у меня слезы. Дело в том, что заглянул кто-то ко мне в паспорт, а у меня в этот день — двадцатилетие. Я ведь сроду не праздновал свои дни рождения — у меня жизнь такая, что не до этого. Я для них все готов сделать. Вы не спите?
— Нет.
— Завтра у нас Большой Костер.
— У вас что, так называются общие собрания?
— Ага…
Утром я услышал сквозь сон скрипучий, заунывный голос, старательно и самозабвенно выводящий:
А путь дале-е-о-оо-ок и до-о-о-о-ло-о-а-а-ак!
Я перевернулся в спальном мешке, однако голос снова повторил эти слова, безбожно перевирая музыкальный рисунок и до невозможности затягивая гласные звуки. Досадно было, что хорошую песню так калечат. Тоже мне певец! Я снова стал засыпать, но тут раздалось совсем рядом, казалось — над самым туго натянутым полотном, через которое едва брезжил рассвет:
А наш путь и далек и долог!
Голос был так же противен, а песня так же испорчена.
Захотелось ругнуться. Я снова заворочался в мешке, а Фануз Ахмадиев вдруг сказал свежим и ясным голосом:
— Теперь уже все.
— Что?
— Не заснешь. Он это нарочно уродует песню, чтоб мы от злости не могли заснуть. И так каждое утро, как мулла на мечети…
— Кто это?
— Генка Спирюшин. Он раньше всех встает.
Об этом человеке я тоже слышал еще в Уймени. Виталий рассказывал мне, что пришло однажды в комитет комсомола письмо из Волгограда — пишет
_ Обсудили мы это письмо на комитете и решили не отвечать, — говорил Виталий. — Уж очень он легко разочаровался. И вообще некоторые считают, что у нас что-то вроде исправительной колонии. Однажды газета «Труд» напечатала фельетон про тунеядцев, и в нем мы с возмущением читаем, что один московский райком предложил какой-то гулящей девке поехать к нам, — мы это за оскорбление сочли… Так вот, о том письме. Захожу один раз в общежитие знакомиться с новичками. Расспрашивают, что и как. А один сидит в сторонке и помалкивает. «Откуда?» — говорю. «Из Волгограда», — отвечает он. «Было у нас письмо оттуда, от одного чудака — в комсомоле он разочаровался». Новичок говорит: «Это я писал. За откровенность извините, но я верил вам». Ну, приняли его, куда же денешься?..
И вот Спирюшин здесь, и Фануз Ахмадиев рассказывает о нем:
— На месте Генка не может сидеть, вкалывает за всех. Объявляется перекур, все отдыхают, а он на кедру лезет — шишек ребятам набить. Вечером все по палаткам, а он грабли сидит чинит. Сейчас студентов опекает, а они тянутся к нему. И вообще чудо-парень. Только вот голос у него… Идемте завтракать?
После завтрака мы полезли на другой косогор копнить сено. Со Спирюшиным мне там не удалось поговорить — полянка от полянки далеко, а мы попали в разные концы косогора. Перед обедом я дождался, пока он утопчет и завершинит большую копну, пошли вниз вместе. Поговорили немного. Он плохо, шепеляво выговаривал слова — бандитская пуля попала ему в шею и вышла через рот, поранив язык. Но лучше всяких слов говорили о нем его выразительные, доверчивые и умные глаза. Он был без рубахи, и я испуганно подумал: не новая ли это мода нарождается?
И с Печкиным встретился. Он сидел без рубахи на сарае, свесив ноги в пролом крыши, бренчал на гитаре и пел. Но вот он увидел меня, спустился вниз, пал на одну руку, выжался несколько раз, спросил:
— Надолго к нам?
— Завтра на север, в Иогач. Были?
— Я везде был. И на юге, и на севере.
— И все так же, без рубахи? — засмеялся я.
— С топором нигде не замерзнешь.
К вечеру Зора Татур написала объявление о Большом Костре. Приглашались все — повспоминать, порассуждать, помечтать. Объявление спрашивало о самой большой трудности, которую ребята здесь пережили, о поступках, что они считают ошибочными, о том, что они здесь поняли и чему научились и как представляют себе будущее.
Беседа у костра сразу приняла очень своеобразный характер. Кедроградцы выросли из распашонок, они тонко, но ясно дали понять организаторам беседы, что на большинство вопросов у них готовы короткие ответы и такого содержания, которое всех устраивает. Они сидели у костра, щелкали орешки. Я заглядывал им под козырьки, а они спокойным своим видом будто говорили: «Верим ли мы в Кедроград? Понятное дело — иначе нас тут бы не было. Будущее? Хорошее. Были ли ошибки? Конечно, были, как у всех, только вспоминать о них неохота. Надо о деле поговорить, а то уже поздно — завтра рано утром Генка Спирюшин завоет».
Потом «Енки», сидящие кучкой, стали поталкивать Виктора Игнатенко: говори, мол. Виктор бросил недогрызенную шишку в костер, набрал воздуху и сказал:
— Трудности какие? Работаем и работаем, как везде.
И смолк. Взял слово Коля Печкин:
— Были моменты, когда я чуть с ума не сходил.
— Почему? — спросили его.
— Из-за начальства. Оно должно быть железным, а не мягким, как Женя Титов.
— Но ведь Женя на сознание жмет! — возразили ему. — Мы сами должны понимать: каждый из нас и начальник, и рядовой руководитель, потому что вместе строим.