Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
Сначала ему показалось, что это был дым, струи которого, расходясь под потолком, тянулись по воздуху к двери и собирались теперь в траншее. Но приглядевшись, он понял, что это было что-то другое. Плотно-серое дымное облако быстро наполняло траншею, уже скрыв ее противоположную стену и снизу вползая в блиндаж.
Бойцы завозились, закашлялись, и лежавший у двери раненый в руку боец вскричал:
— Братцы! Да они же нас газом! Вы чуете?
— Тихо! — крикнул Волошин. Но было поздно.
Весь блиндаж встревоженно зашевелился, задвигался, ктото в темноте
Волошин почувствовал, как у него самого нестерпимо защипало в носу и по щекам потекли слезы. Он опустился на корточки.
— Сколько раз ругал начхим, где противогазы, — запоздало каялся кто-то. — Теперь вот подыхать!..
Дымной, удушливой мглы натекло в блиндаж все больше, было темно, дышать становилось нечем. Уткнувшись лицом в суконный рукав шинели, Волошин с трудом делал мелкие вдохи…
А там, за дверью, наверху своим чередом шел огневой бой, к которому он хотя и прислушивался, но уже давно перестал в нем разбираться. А теперь, вероятно, этот бой уже их не касался…
Он не сразу почуял, как кто-то потянул его за рукав, и недоуменно поднял тяжелые глаза.
— Товарищ комбат, возьмите!
Чья-то солдатская рука протягивала ему знакомую матерчатую сумку с противогазом, в котором теперь было спасение.
Однако он не сразу решился протянуть свою руку навстречу, он не был готов к этому жесту великодушия… Но рука его инстинктивно, почти без участия воли, взметнулась к узенькой перекрученной лямке.
— Я комбат! Я здесь комбат! — вдруг почти выкрикнул под стеной Маркин, и Волошин, содрогнувшись, отдернул руку.
— Что, спастись хочешь? — просипел он. — Отдайте ему!
Отдайте противогаз лейтенанту!
— Я — не спастись! Но здесь я назначен комбатом. Понятно?
— Ты!.. — негодующе выдавил из себя Волошин. — О чем заботишься?
Маркин ничего не сказал больше, противогаз он тоже не взял, его подобрала с прохода чья-то поспешно протянувшаяся из угла рука.
Вдруг снаружи донеслось несколько дальних встревоженных криков, и Волошин, напрягшись, чтобы расслышать их, не сразу увидел, как кто-то решительно шагнул по телам к двери и широко рванул ее на себя.
— Немец! Немца держите! — завопили в блиндаже.
Волошин, который ближе других был к двери, вскочил, бросился следом…
…Когда он выскочил из блиндажа, немец уже скрылся в клубах серого дыма. Задохнувшись, Волошин нажал на спуск автомата, полоснул слепой очередью в дымную мглу траншеи, и сам рванулся вперед, тут же ударившись грудью о ее высокую бровку. Он еще не успел вскочить на ноги, как снова упал, больно сбитый в дыму сапогами бегущего. Не зная, кто это, и совсем задыхаясь от дыма, он из последних сил ухватил бежавшего за ноги, опрокинув его в траншею, и, наткнувшись руками на холодный металл оружия, рванул его на себя. Кажется, он не ошибся, это был немец, по крайней мере, автомат оказался немецким. Волошин понял это на ощупь и с земли выпустил весь магазин по отпрянувшему от него немцу и вдоль траншеи, где в клубах серого дыма слышалась возня, гортанные
Где-то рядом, багрово полыхнув пламенем, разорвалась граната, с разных направлений ударили очереди, но, обливаясь слезами, он уже не мог понять, кто и куда стрелял. Ни секунды не медля, он вскочил и, низко пригибаясь, бросился по траншее к недалекому ее колену.
Здесь он вздохнул на пол-легкого, услышал сзади два или три вскрика, знакомую матерщину и понял, что это выскочили из блиндажа свои. Не дожидаясь их, он шагнул за поворот и побежал вниз по траншее. Он задыхался, ему надо было вдохнуть хоть глоток чистого воздуха…
Немцы ему не встречались, никто в него не стрелял, почти вплотную за ним кто-то бежал, и это его успокаивало. Он только жадно хватал ртом уже посвежевший воздух, пока не стал различать бруствер, бровку траншеи…
Вскоре он услыхал одним ухом недалекую автоматную очередь и пошел медленнее. Он шел по траншее в проклятый тот ус, в который с пулеметом ворвался утром.
За ним волоклись по траншее раненые. Он не видел их и не знал, сколько их было, но слышал их заполошный кашель и голоса.
Немцы исчезли. Это его удивляло и пугало одновременно. Несколь раз он спотыкался о трупы. Но он не смотрел вниз и не знал, свои это или немцы, а шатаясь, как пьяный, и мало что понимая, все шел по траншее в ту сторону, где утром оставил роты и где был его батальон.
Его остановил радостный крик сзади, и он, не поняв, в чем дело, испуганно отпрянул, схватившись за ствол автомата.
— Едрит твои лапти, комбат! — вдруг басом прогудело вверху. Он оторопело откинулся к стенке, чтобы не упасть, привалился плечом к бровке траншеи, в которую, обрушив сухой пласт земли, ввалился старший лейтенант Кизевич.
— Комбат! — почти закричал он и неуклюже облапил Волошина своими длинными руками в меховых варежках. — Живой, значит?
— Я? — не сразу найдясь, переспросил Волошин.
— Ты, кто же! А мы уже вас похоронили. Как увидели, что вас немцы жарят…
— Ты? А рота? — с трудом оправляясь от удушья, слабым голосом проговорил Волошин и закашлялся.
— Вон рота. Слышь, немцев погнала. С тылу зашли, понимаешь? Пуля что: пуля дура — штык молодец! — засмеялся командир роты.
Волошин подумал, какой все-таки молодец у него командир девятой и как он прежде не мог заметить этого. И в ответ на эти мысли его глаза, смотрящие на Кизевича, потеплели.
Кизевич присел в траншее и подрагивающими от волнения руками начал вертеть цигарку. Ветер выдувал махорку, старший лейтенант большим пальцем едва удерживал ее на обрывке газеты.
— Однако вы вовремя. Еще бы пару минут и… — превозмогая саднящую боль в груди, проговорил Волошин.
— Хе, вовремя! За это генерала благодари. Нагрянул на КП и попер. Всех! Так шуганул, что откуда и сила взялась. Сам не ожидал. И всего трое раненых.
— Генерал? Вот как…
— Ну.
Пониже опустившись в траншее, Кизевич торопливо прикурил от зажигалки-патрона, и, жадно затянувшись, поднялся.