Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Один?
— Один, а что? Не возвращаться же с пустыми руками.
Сотников промолчал, только зябко поежился и глубже в рукава засунул озябшие руки.
— Что ты шапки какой не достал? — осуждающе сказал Рыбак. — Разве эта согреет?
Сотников ответил не сразу.
— Шапки же в лесу не растут.
— Зачем в лесу? В деревне у каждого мужика шапка.
— Что ж, с мужика снимать?
— Не обязательно снимать. Можно и еще как. По-хорошему.
— Ладно. Давай, потопали.
Они перелезли
— На, обмотай шею. Все теплее будет.
— Да ладно…
— На, на! Оно знаешь как греет. А то окочуришься на ветру. Сотников нехотя остановился, зажал между колен винтовку, скрюченными пальцами закутал полотенцем шею.
— Ну во! А теперь давай рванем в Гузаки. Тут пара километров, не больше. Авось что-нибудь расстараемся. Не может быть…
Они идут полем, напрямик, без дорог. Опять Рыбак впереди, он вслушивается и осматривается по сторонам. Сотников, покашливая, бредет сзади. Сильный ветер зло хлещет по его тонким ногам короткими полами шинели.
Проходят редкий кустарничек, и Рыбак останавливается, поджидая товарища.
— Вот лощинку протопаем, а там, за бугром, деревня. Недалеко уже.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю. Еще с осени все тут облазал.
— Когда у Дубового был?
— Ну. Дубовой — мужик мировой. Был жив, давал немчуре прикурить.
— И ему доставалось.
— Попадало. Как тогда, у Островка. Если бы не ты, был бы мне конец и две палки. Это точно.
— Пожалуй, да. Гляжу, бежит вроде свой, в гимнастерке, а сзади дюжина немцев. Явно живьем норовят взять. Ну я и врезал.
— Хорошо врезал. Молодец! Теперь я тебе вроде жизнью обязан.
— Ладно. Свои люди, как-либо сочтемся.
— Постараемся. Только вот не вовремя ты со своей хворью.
— Может, пройдет.
— Пройдет, конечно. Только бы до жилья дотопать. А то… Такой славный хуторок был! Ах, сволочи, сволочи!..
Пологим ветряным косогором они вышли к дороге, оттопали от снега свои сапоги, и Рыбак показал рукой.
— Вот, узнаешь? Гузаковский маслозаводик-то. Одни головешечки да кирпич.
— Это до меня еще.
— Ах, до тебя. Это мы с группой Лукашкина постарались. В декабре. И мост на Ислянке. В одну ночь — два объекта. Тих!.. Что такое?..
Сквозь ветряную ночь из того направления, куда повернулся Рыбак, донесся крик, оба на дороге замерли. Несколько секунд ничего не было слышно, затем снова долетел невнятный крик и раскатисто громыхнул выстрел. Рыбак повернулся к Сотникову.
— Понял? Полицаи! Шуруют, сволочи. Для великой Германии… Что ж получается? И туда не сунешься? Вот гадство!
Они еще постояли, послушали, и Рыбак предложил:
— А
— Давай! — односложно согласился Сотников.
Они свернули с дороги на целину и пошли по лощине к кустарнику.
Обойдя угол кустарника, Рыбак снова остановился: впереди из ночных сумерек проступили крыши домов, сараи, сады. Всюду было тихо, нигде не пробивалось ни пятнышка света из окон. Вслушавшись, Рыбак встал стороной, задами обошел несколько изб и остановился за углом сарая. Где-то поблизости раздавался стук топора, похоже, рубили дрова.
— Слышь?
Сотников кивнул головой, и они не спеша вышли на тропку, которая привела их к вросшей в землю избушке при одном сарайчике. Рыбак осторожно обогнул угол сарая, перешагнул концы брошенных на снегу жердей. Во дворе женщина неумело рубила дрова. Заслыша чужие шаги, она испуганно обернулась и вскрикнула.
— Тихо, мамаша! — сказал Рыбак.
— Ой господи-боже, и испужалась же я! Ох господи…
— Хватит креститься. Полицаев в деревне много?
— А нет полицаев. Был один, так перебрался в местечко. А больше нету.
— Деревня как называется?
— Лясины. Лясины деревня.
Рыбак оглядел двор, сарай, глянул на прикрытую дверь в избу.
— Кто еще дома?
— Так одна ж я.
— И никого больше?
— Никого. Одна вот живу, — пожаловалась тетка.
Рыбак прошелся по двору, заглянул в сарай, в котором ничего не было слышно.
— Что, пусто?
— Пусто, — подтвердила женщина. — Забрали все чисто.
— Кто забрал?
— Известно кто. Как у красноармейской матери. Чтоб им подавиться!
— Да!.. — Рыбак в нерешительности сдвинул на затылок шапку, взгляд его упал на полено с зажатым в нем топором. — Что, не расколешь?
— Да вот лихо на него! — вбила, не выдеру. Ни туда, ни сюда.
— А ну дай!
Закинув за спину карабин, Рыбак несколько раз сильно ударил топором, и полено развалилось на две половины. Он расколол еще и половины.
— От спасибо, сынок. Дай тебе бог здоровьичка.
— Спасибом не отделаешься, мамаша. Продукты имеются?
— Продукты? Бульбочка есть. Мелкая, правда. Если что — заходите, сварю затирки.
— Это что! Нам с собой надо. Скотину какую.
— Э, где ее взять, скотину.
— А там кто живет? — Рыбак показал через огород. Кажется, там топили, ветер доносил запах дыма и чего-то съестного.
— А Петра Качан. Он теперь староста тут, — простодушно сообщила тетка.
— Да? Здешний староста? Ты слышь? — Рыбак повернулся к Сотникову, который, прислонясь к бревну, безучастно стоял над стеной.
— Ну. Поставили старостой.
— Сволочь, да?
— А не сказать. Свой человек. Тутошний.