Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
На застланном шерстяным одеялом столе лежали бумаги. Рядом мигала стеариновая плошка.
Молодой, с приятным, даже красивым лицом, офицер подскочил к вошедшему и щелкнул каблуками. Они заговорили о чем-то, а Климченко огляделся.
Сзади сквозь филенчатое окошко проникал свет пасмурного дня. Вместе с огоньком в плошке он скудно освещал переднюю стену землянки, в несколько рядов оклеенную одним и тем же плакатом — широколицый красноармеец что-то хлебал из котелка, глуповато при этом улыбаясь немцу в каске, стоящему рядом с такой же неестественной, деланной улыбкой на
А немцы переговаривались уже втроем. Солдат-конвоир снял с плеча сумку Климченко и подал вошедшему вместе с ними офицеру. Тот вытряхнул все на стол.
Обложка командирского удостоверения. Комсомольский билет.
Удостоверение о наградах. Расчетная книжка. Справки о ранениях.
Тут же был портсигар, письма, карманные часы и другие мелочи, которые месяцами лежали в его карманах и сумке.
Офицеры бегло листали документы. Наконец начальник что-то приказал, раза два прошелся по землянке, прогибая половицы, и, взглянув на Климченко, вышел.
Конвоир с автоматом также последовал за ним и стал за дверью. Сквозь чистое протертое стекло лейтенант увидел его печать с погоном, козырчатую шапку, дальше был виден край кузова машины-фургона с маленьким решетчатым окошком.
Офицер встал из-за стола и указал жестом на табурет, что стоял на середине землянки.
Климченко подошел, и в это время над его головой вспыхнул свет. Лейтенант в этот момент наклонился к табурету, голова у него закружилась, все поплыло перед ним и он упал.
Солдат держал перед носом Климченко какой-то пузырек. Климченко пришел в себя и сидел на табурете, широко расставив ноги. Офицер стоял напротив. Потом он прошел за спину лейтенанта и, дотронувшись до разбитой в кровь головы Климченко, что-то сказал солдату. Тот вышел и тут же вошел с санитарной сумкой.
Климченко сидел, низко опустив голову. По доскам вокруг табурета тяжело ступали поношенные сапоги солдата.
Руки немца бесцеремонно поворачивали его голову, пролязгали ножницы, и на пол упали светлые спутанные пряди волос.
Климченко только раз вздрогнул, когда рану обожгло лекарство. Санитар проворно обмотал голову бинтом и вышел.
— Ну, так лучше? — просто, чисто по-русски и даже будто с сочувствием спросил немец.
Климченко удивленно поднял брови, исподлобья глядя на офицера.
— Ты не удивляйся. Я русский. Как и ты. Москвич. На Бутырке жил, — сказал он.
Климченко смотрел на него уже с явным любопытством.
— Познакомимся?.. Чернов. К сожалению, не Белов. Можешь называть меня Борисом… Ты же не комиссар. А немцы уважают достойных противников. Строевых командиров. Работяг войны. Специалистов. Ты с какого года?
— Там же все написано, — кивнул на стол Климченко. Чернов взял комсомольский билет, заглянул в него:
— Ну вот, почти одногодки. Конечно, здесь все написано. У нас, то есть у вас, на этот счет полный порядок. Как говорят, ажур, — и он начал ходить по землянке, иногда останавливаясь и бросая Климченко какой-нибудь вопрос:
— Да. Все написано. И где родился, и где крестился, и был ли за границей, и имел ли колебания. Все знаю. Сам был
— Не хочу.
— Послушай! И зачем эти бессмысленные жертвы? Сколько их уже понесла Россия? Революция, коллективизация, тридцать седьмой год. Из твоих никого не посадили?..
Климченко молчал, глядя на Чернова.
— …Ты думаешь, если был Сталинград, так уже и все?.. Скоро, я тебе точно говорю, скоро немцы введут такое оружие, что сами побежите за Урал, если не одумаетесь. Орденишко за что получил?
— Что ты от меня хочешь?
— Я не хочу, чтобы тебя расстреляли… Ты должен выступить по радио…
— По радио?..
— Да. По звуковещательной установке. Несколько слов к конкретным лицам. Это подействует. Это всегда действует.
— Я не предатель.
— Зачем такие слова?.. Ведь жизнь дается человеку только один раз.
Климченко молчит, а потом отрицательно поводит головой: «нет».
— А ты подумай, подумай. Ведь для тебя сейчас главное — выиграть время, а значит — жизнь.
— Нет! — твердо сказал Климченко.
В это мгновение стукнула дверь, и в землянку стремительно вошел высокий офицер. Вместе с Черновым они остановились у стола и о чем-то заговорили. Чернов подавал ему документы Климченко, что-то объясняя. Потом он и Чернов подошли к лейтенанту. Заметив на груди Климченко орден «Красная Звезда», офицер вновь сказал что-то Чернову и, достав портсигар, хотел уж было закурить, как вдруг протянул его лейтенанту. Тот посмотрел сначала на сигареты, а потом на немца с пренебрежительной улыбкой. И тут же получил сильный удар в челюсть от Чернова.
— Отказываться у немцев не принято, — услышал он над собой его голос. И перед лицом лежащего на полу Климченко упала догорающая спичка. Тогда лейтенант с трудом приподнялся и сел на пол. Офицеры, закурив, смотрели на него. Потом длинный бросил Чернову какую-то фразу и вышел.
— Не сердись, — примирительно, будто ничего особенного не произошло, сказал Чернов. — Это так: для порядка. Иначе… сам понимаешь: начальство! Садись! Садись сюда, ну…
— А ты, земляк, — порядочная сволочь! — сказал Климченко, садясь на табурет.
— Ну к чему такие слова? Приходится. Служба. Так что иногда лучше ударить.
— А ты зря стараешься.
— А ты зря отказываешься! Ведь все можно сделать и без тебя.
Чернов порылся в документах:
— Вот смотри. Командир отделения Голанога Иван Фомич. Ефрейтор Опенкин. Вот тут твоя пометка — посовет. с ротн. как сообщить о смерти жены. На этом тоже можно умно сыграть. Красноармейцы… Имя и отчество не проставлено. Плохо. Не любишь людей, а им сегодня, — и он постучал по столу пальцами, — на наши пулеметы идти. Всего двадцать два человека. Вот и выбывшие отмечены. Командир роты тоже известен — Орловец. А до него был Иржевский. Вот здесь и адрес госпиталя… Кто скажет, что все это было у тебя в записной книжке, а не в голове?.. Я даю тебе возможность выиграть время, а значит, и жизнь. Я понимаю тебя… все могло быть, скажем, и наоборот — я на твоем месте. Так что надо поступать в зависимости от обстоятельств. Ты ж видишь — я с тобой откровенен.