Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
Вместо ответа вдруг послышался всхлип, коротенький, сдавленный плач. Сотников на соломе осторожно задержал дыхание.
— Рыбак!
— Я тут.
— Там вода была.
— Что, пить?
— Дай ей воды. Ну что же ты сидишь?
Нащупав под стеной котелок, Рыбак протянул его девочке.
— Не плачь. На вот, попей.
Бася немного отпила и, присмирев, затихла у порога.
— Иди сюда, — позвал Петр. — Тут вот место есть. Будем сидеть. Вот подле стенки держись.
Послушно поднявшись и неслышно ступая босыми ногами, Бася перешла
— Да-а, попались! Что они еще сделают с нами?
Ему никто еще не ответил, как со двора донеслось злое:
«Иди, иди, падла!» и не менее обозленное в ответ: «Чтоб тебя так в пекло гнали, негодник!» — «А ну шевелись, не то как двину!» Застучали засовы, в подвал ввели Демчиху.
Но вместо того, чтобы повести ее в прежнюю камеру, Стась открыл их дверь и сильно толкнул женщину через порог.
— Куда толкаешь, негодник! Тут же мужчины, а божечка мой!..
— Давай, давай, черт тебя не возьмет! — крикнул Стась. — До утра перебудешь!
— А утром что? — вдруг спросил Рыбак, весь напрягшись во внимании.
— А утром капут всем! Понял?
Капут? Как то есть капут? Почему капут? Всем? Не может быть! Почему так скоро капут?
Рыбак подобрал ноги, дал пристроиться у порога женщине, которая все всхлипывала, сморкалась, но постепенно стала успокаиваться. Петр в углу сказал рассудительно:
— Что же делать, если попались? Надо терпеть. Откуда же будешь, женщина?
— Из Поддубья я, если знаете.
— Знаю, а как же. И чья же ты там?
— Да Демки Окуня женка.
— Да-а… А Демьян, кажется, в войске?..
— Ну. Демка там где-то горюшко мыкает, а тут надо мной измываются. Забрали вот. Деток одних покинули… Ой, деточки мои родненькие!..
Она расплакалась снова.
Выплакавшись, однако, снова стала успокаиваться и сказала:
— Вот люди! Как звери! Гляди, каким чертом стал Павка этот.
— Портнов, что ли?
— Ну. Я же его кавалером помню, — тогда Павкой звали. А потом на учителя выучился. Евоная ж матка на хуторе жила, так каждое лето на молочко да на яблочки приезжал.
— Знаю Портнова, как же, — сказал Петр. — Батька мужик был, а он на учителя выучился. А теперь вон новой власти как служит!
— Гадина он был. И есть гадина.
— А полицайчик этот тоже с вашего боку будто?
— Стась-то? Наш! Филипенок младший. Сидел за поножовщину, пришел, что выделывать стал — страх! В местечке все над евреями издевался. Добра что натаскал — божечка мой! А теперь вот и до нас, хрищеных, добрался.
— Это уж так, — согласился Петр. — С евреев начали, а, гляди, нами кончат.
— Чтоб им на осине висеть, выродкам этим. Говорят, тот Ходоронок, что ночью подстрелили, сдох уже. Чтоб им всем передохнуть, гадавью этому.
— Все не передохнут, — вздохнул Петр. — Разве что наши перебьют.
На соломе задвигался, трудно задышал Сотников.
— Давно вы стали так думать? — просипел он.
— А что ж думать, сынок? Разве не ясно?
— Ясно? Как
Наступила неловкая тишина, все примолкли. Наконец Петр, что-то преодолев в себе, заговорил дрогнувшим голосом:
— Я пошел! Если бы знали… Негоже говорить здесь. Хотя что уж теперь — поздно таиться… Отнекивался, как мог. В район не являлся. Разве я не понимал, что это такое. Да вот ночью однажды — стук, стук в окно. Открыл, гляжу, наш бывший секретарь из района, начальник милиции и еще двое при оружии. А секретарь меня знал, как-то в коллективизацию отвозил его после собрания. Ну, слово за слово, говорит: «Слышали, в старосты тебя метят, так соглашайся. Не то Будилу поставят — всем худо будет». Вот и согласился. На свою голову.
— Да-а, — неопределенно сказал Рыбак. Сотников молчал.
— Полгода выкручивался между двух огней. Пока не сорвался. А теперь что делать? Придется погибнуть.
— Погибнуть — дело нехитрое, — сказал Рыбак.
Стало тихо, все умолкли, углубившись в свои невеселые мысли, стараясь понять, что все-таки их ждет завтра.
Сотников тоже молчал и думал:
«Черт возьми, еще один сюрприз — этот староста. Кажется, свой человек, а вчера они видели в нем врага. И просчитались. Мало было Демчихи, так еще и Петр! Но что теперь делать? Завтра капут всем. Нет, это невероятно: при чем тут все? Хотя чему удивляться! Скорпион должен жалить. Иначе какой же он скорпион? Очевидно, потому и позаталкивали всех в одну камеру. Камеру смертников».
В камере темно. Задремавший Рыбак приподнял голову — рядом звучал разговор.
— О, бедная, намучилась, наверно, — сказала Демчиха.
— Ладно, не перебивай, — произнес в углу Петр. — Ну так рассказывай, рассказывай.
Бася продолжала рассказ.
— Ну, я сперва хотела бежать за ними, как повели. Немцы построили всех и повели в карьер, где глину брали. Выскочила я из палисадничка, а тетка Прасковья машет рукой: «Ни за что не ходи, — говорит, — прячься». Ну, побежала назад, за огороды, влезла в лозовый куст. Может знаете, большой такой куст лозы возле речки? Густой-густой. За два шага стежечка на кладку, а как сидишь тихо, не шевелишься — нисколечко тебя и не видать. Ну, я залезла и сидела. Думала, как мамка вернется, позовет меня. Ждала-ждала — не зовет никто. Уже и стемнело, страшно мне стало. Кто-то шевелится будто, крадется к кусту.
Думала: волк. Так волков боялась! И не заснула нисколечко.
А как стало светлеть, тогда заснула. А как проснулась, очень есть захотелось. А вылезть из куста боюсь. Слышно, на улице гомон, какие-то подводы из хат местечковых все выгружают, куда-то вывозят. Так я и сидела еще день и еще ночь. И еще не помню уже сколько. Сижу да плачу тихонько. А по стежке тетки несут на речку белье полоскать. Один раз слышу, кто-то возле куста остановился, я и замерла вся. Аж слышу тихонько так: «Бася, а Бася!» Гляжу, тетка Прасковья нагнулась…