Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
Левчук закуривает «Приму», затягивается, взор его затуманивается, сознание переносится в тридцатилетней давности прошлое, где он…
…Скорчившись на боку, задремал под разлапистой елкой. Вокруг лесная летняя ночь, шорох листьев, какие-то голоса рядом. Вдруг сквозь сон Левчук слышит:
— Левчук? Где Левчук?..
Он вздрагивает, но, не раскрывая глаз, натягивает на правое забинтованное плечо телогрейку, забывается снова. Тем временем рядом уже явственно слышатся голоса, в ночном мраке угадывается силуэт повозки и нескольких
— Не пойду я. Никуда не пойду! — приглушенно звучит женский голос, и Левчук, вздрогнув, на секунду раскрывает глаза: он узнает радистку отряда Клаву.
— Каек это — не пойдешь? Как не пойдешь? Что мы тут тебе, больницу откроем? — гневно звучит бас их нового начштаба. — Пайкин!
— Я тут, товарищ начштаба.
— Отправляйте! Сейчас же и отправляйте вместе с Тихоновым. До Язьминок как-нибудь доберутся, а там у Лесковца перебудет. В Первомайской.
— Не пойду! — упрямо отказывается Клава.
— Поймите, Шорохина, — мягче вступает в разговор доктор Пайкин. — Вам нельзя тут оставаться. Вы же сами сказали: пора. И мы должны позаботиться о вашей судьбе и судьбе ребенка.
— Позаботишься тут о ней! Сама на рожон лезет.
— Ну и пусть!
— Убьют же к чертовой матери! — выходит из себя начштаба. — Ведь утром на прорыв идем, на брюхе ползти придется.
Ты понимаешь это?
— Пусть убивают!
— Пусть убивают — вы слышали? Раньше надо было, чтобы убили. Поняла?
Наступила пауза, слышно было, как тихонько хлипала Клава, поодаль ездовой стеганул лошадь: «Каб цябе, ваукарэзина!»
— Пайкин! — более спокойным голосом сказал начштаба. — Хватит уговаривать. Сажайте на воз и отправляйте.
С Левчуком отправляйте, — если что, он досмотрит. Но где Левчук? Ты же говорил, тут был.
— Тут, да. Я перевязывал.
Левчук под елью открыл один глаз.
— Левчук! А, Левчук! Грибоед, где Левчук?
— Ды тут недзе спау! Я бачыу, — послышался глуховатый голос ездового санчасти Грибоеда.
— Ищите Левчука! — распорядился начштаба. — Ложите на повозку Тихонова. И через гать. Пока еще эту дыру не заткнули. Левчук! — теряя терпение, окликнул начштаба.
— Я! Ну что? — раздраженно отозвался Левчук и, не спеша, выбрался из-под нависших почти до самой земли ветвей елки.
— Левчук! Топкую гать знаешь?
— Ну знаю.
— Давай, Тихонова отвезешь! А то пропадет парень. В Первомайскую бригаду отвезешь. Через гать. Разведка вернулась, говорит: дыра. Можно проскочить.
— Ну вот еще! Чего я в Первомайской не видел! Я в роту пойду.
— Какую роту! Какую роту, если ты ранен? Пайкин, куда он ранен?
— В плечо. Пулевое касательное.
— Ну вот, касательное. Так что давай на гать. Вот повозка под твое начало. И это… Клаву захватишь.
— Тоже в Первомайскую? — насторожился Левчук.
— Клаву?.. — начштаба замялся. — Клаву лучше в деревню какую. К бабе. К какой-нибудь
— Бабе, бабе! — съязвил Левчук и отвернулся, передвигая на поясе кабур с парабеллумом. — Не хватало мне еще шляться по бабам. Нашли подходящего…
Ему не очень хотелось ехать. Но он не сразу нашелся, как отказаться, а начальство тем временем, видно, сочло разговор законченным. Начштаба, шурша плащ-палаткой, направился в кустарник, Пайкин исчез и еще раньше.
— Подсуропили начальнички! Ну ладно же, трасцу вашае матери!.. — растерянно проговорил Левчук, подтягивая ремень на пиджаке.
И вот они едут по лесу. Повозка в темноте с трудом пробирается через кустарник, ветви стегают по головам, царапают по доскам, по спинам. Впереди сидит Грибоед, сбоку Левчук, сзади Клава. В повозке лежит раненый Тихонов с забинтованной головой и забинтованными глазами. Слышно, как невдалеке бахают, эхом раскатываются выстрелы, иногда где-то загорается ракета и ее дрожащие отсветы отражаются в летнем небе.
Вскоре, однако, повозка выбирается из зарослей на лесную дорожку, ехать становится спокойнее. Грибоед тихо спрашивает всю дорогу молчащего Левчука:
— Гэта самае — сильно цябе паранила?
— Паранила, — уклончиво отвечает Левчук.
— Гэта каб косць не зачапила. Главное — косць. А мяса нарасце. Косць не зачэпляна?
— Я доктор, что ли? — недружелюбно отвечает Левчук. — Чертово это ранение! Все планы мне переиначило…
— Гэта где тябе?
— На Долгой Гряде. Где же еще!.. Кисель кинул «бычка» докурить, только рукой потянулся и — трах, получай! После четвертой атаки. Думал, хоть отосплюсь в санчасти.
— Дык паспау жа, — говорит Грибоед.
— Паспау, если бы не ты. Не твой длинный язык. Надо было выскочить?
— Ды я што? — пожимает плечами Грибоед. — Пыталися, я и сказау.
— Сказал! — зло говорит Левчук, неудобно сидя в повозке.
Ему мешает раненый Тихонов и особенно его автомат, который Левчук хочет положить удобнее и тянет за ствол.
— Не трожь! — слабым голосом протестует Тихонов.
Левчук несколько удивленно отстраняется, вглядывается в дорогу, о чем-то напряженно размышляет. И вдруг говорит ездовому:
— Грибоед, стой!
Ездовой останавливает повозку. Вокруг почти все тихо, только шумит ветер в листве.
— Далеко гать?
— Да близка ужо, — говорит Грибоед. — Саснячок проедем, а там выгорына и грэбля.
— Туда не поедем.
— Во як! А куды ж?
— Давай куда в сторону.
— Як жа в старану? — несогласно говорит Грибоед. — Там балота.
— Поедем через болото.
Грибоед, недолго подумав, с очевидным нежеланием поворачивает лошадь. Они снова едут в кустарнике, через который с трудом пробирается лошадь. Грибоед, недовольно ворча, слезает с повозки, берет за уздечку лошадь. Левчук тоже соскакивает наземь и лезет вперед.