Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Быкаў Васіль

Полицаи и немцы снова остановились. Высокий немец недовольно произнес что-то. Портнов обернулся к Демчихе.

— А ну, а ну, скажи, у кого?

— А развяжите!

— Стась!

Стась подскочил к Демчихе и быстро развязал ее руки.

Та в нерешительности принялась тереть их о полу кожушка.

— Так у кого скрывалась? — подойдя к ней вплотную, напомнил Портнов.

— У этого, как его…

— Дурное болтаешь, — негромко, но твердо сказал рядом Петр. — Вспомни о боге.

— Так это… У Федора Бурака будто.

— Какого Бурака? —

нахмурился Потрнов. — Бурака тут с прошлого лета нет. А ну подумай-ка лучше.

Демчиха, потупясь, молчала.

— Ну?!

— Так я же сказала.

— Врешь! Стась!!

Стась, наготове стоявший за спиною женщины, цепко схватил ее руки.

— Я же сказала, я сказала вам! — истошно запричитала Демчиха. — Ах, чтоб вас громом убило!.. Что же вы делаете? У меня же детки малые!.. Ах, деточки мои родненькие!..

— Готово! — сказал Стась.

— Ведите! — приказал Портнов и кивнул Рыбаку. — Вы подсобите тому! — указал он на Сотникова.

Рыбаку это мало понравилось, но ничего не поделаешь. Он поспешно подошел к Сотникову и взял его под руку.

Через широко распахнутые ворота их повели на улицу.

20

Пятеро обреченных в окружении полицаев медленно шли местечковой улицей к центру.

Впереди шагал Петр, за ним семенили Демчиха с Басей, сзади тащился Сотников, которого поддерживал под руку Рыбак.

Сотникову этот последний его путь давался невероятно мучительно. Лоб его покрылся холодным потом, от слабости мутилось сознание.

Это было хуже всего — ничего не добиться самому и так ошибиться в товарище. Конечно, он знал, что со страха или из ненависти люди способны на любое предательство, но Рыбак не был трусом, как не был он и предателем. Наверно, чего-то не хватило ему в этой его торговле за жизнь, и чтобы не потерять ее, Рыбак согласится на все.

Медленно ступая по снегу, они перешли мосток, поднялись на пригорочек. Впереди стал виден двухэтажный дом с широким полотнищем немецкого флага у входа. Перед домом на небольшой площади собралась толпа людей, которая, очевидно, ждала их приближения. Площадь была оцеплена густым рядом немецких солдат.

Они подошли ближе, и Сотников увидел веревки.

Пять гибких пеньковых петель тихо покачивались над улицей, свисая с перекладины старой довоенной арки.

Двое полицейских откуда-то из дома приволокли колченогую скамью, но ее длины хватило лишь на два места под петлями, на третье бросили какой-то фанерный ящик, а на остальные поставили два нетолстых сосновых обрубка.

Там временем обреченные ждали. Сотников обессиленно смежил глаза, додумывая свое, недодуманное за двадцать шесть лет жизни.

Оказывается, смерть ничего не решает и ничего не оправдывает. Только жизнь дает человеку какие-то возможности, которые или осуществляются им, или пропадают напрасно. Смерть же лишает всего.

Да, смерть лишает всего, но согласиться с Рыбаком он не мог, это противоречило всей

его человеческой сущности, его солдатской морали. И хотя и без того неширокий круг его возможностей становился все уже, все же возможность умереть честно оставалась с ним до конца. И он воспользуется ею как последним дарованным жизнью благом и уйдет из этого мира с незапятнанной совестью.

По одному их начали разводить вдоль виселицы. Под крайнюю петлю поставили притихшего, сосредоточенного в себе Петра. Рядом взобралась на конец скамьи Бася. У ящика оставили Демчиху. Немецкий солдат с помощью Рыбака повел Сотникова на край, к одному из двух чурбанов.

Но они еще не дошли до него, как сзади закричала Демчиха:

— Ай, паночки, простите! Простите дурной бабе, я ж не хотела, не думала!..

Ее плач заглушили злые крики начальства, что-то скомандовал шеф, и немец, ведший Сотникова, оставил его на Рыбака, а сам бросился к Демчихе. Будила и немцы поволокли ее к ящику. Стась хлопотал возле Петра и Баси.

Рыбак нерешительно подвел Сотникова к чурбану и остановился. Сверху свешивалась новенькая пеньковая удавка. Сотников бросил в сердцах уныло застывшему Рыбаку «держи» и кое-как взобрался на чурбан. Рыбак обеими руками обхватил чурбан снизу.

Вот как оно получилось — и кто мог подумать? Вчера они были друзьями, а сегодня один помогает вешать другого. И все потому, что он еще не расстался с надеждой выжить. Но разве может пойти впрок жизнь, купленная такою ценой?

Рядом все плакала, рвалась из рук полицаев Демчиха, что-то принялся читать по бумажке немец в черных перчатках. Шеренга стоявших в оцеплении немцев замерла. Шли последние минуты жизни, и Сотников жадным прощальным взглядом вбирал в себя неказистый вид местечковой улицы с пригорюнившимися фигурами людей в толпе, молодыми деревцами посадки, поломанным штакетником ограды, бугром намерзшего льда у колонки.

Сзади хлопотали полицаи, раздавались их злые командыокрики. Кто-то подошел к Сотникову и накинул на шею петлю. Вот и конец. Сотников перевел прощальный взгляд на людей — обычный местечковый люд в тулупчиках, ватниках, различных армейских обносках. Среди множества настороженных печальных лиц его внимание привлекла тонкая фигурка мальчика лет двенадцати в низко надвинутой на лоб старой армейской буденовке. Мальчик с детской завороженностью на бескровном болезненном личике следил за ними на виселице, и Сотников одними глазами улыбнулся мальцу — ничего, браток!

Сзади послышались команды, начинали вешать. Дико закричала Демчиха:

— А-а-ай! Не хочу, не хочу!..

Но ее крик вдруг оборвался, резко дернулась перекладина. Со стороны начальства снова раздалась команда, видно, она относилась к нему, Сотникову. Чурбан под ногами слегка пошатнулся — это не решался на свой последний поступок Рыбак.

— Прости, брат! — прошептал он. Небритое лицо его было растерянным и жалким.

— Пошел к черту! — коротко бросил Сотников и оттолкнулся здоровой ногой.