По ту сторону тьмы

Болдт Р. С.

Лампочка на фонарном столбе рядом с моей машиной безудержно мерцает. Я нахожу иронию в том, что некоторые фонари на парковке участка либо перегорели, либо на грани к этому. Будто никто не ожидает, что кто-то здесь осмелится поучаствовать в каком-либо оскорбительном деянии, потому и нет никакого ощущения срочности в замене лампочек.

Нажав на брелок, как только я приблизилась к водительской стороне, поспешно открываю дверцу и проскальзываю внутрь, захлопываю и незамедлительно запираюсь.

Уговариваю

своё колотящееся сердце успокоиться и не пугаться. Дурацкая лампочка в салоне автомобиля, которую нужно заменить, усиливает зловещее чувство.

Моя сумка неудобно зажата между мной и рулём, так что, когда собираюсь положить её на пассажирское сиденье, я почти взлетаю от потрясения при виде сидящего там человека.

— Святое дерьмо! — Я вцепилась в сумку, используя её как щит. — Что, чёрт бы тебя побрал, ты здесь делаешь?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ДЖОРДЖИЯ

На моём пассажирском сиденье развалился Бронсон Кортес, лицо которого ничего не выражает. В сущности, главаря банды, похоже, нисколько не волнует факт, что он только что напугал меня до усрачки.

Мерцание фонарного столба ведёт себя подобно странным световым вспышкам, частично освещая его лицо и танцуя вдоль его точеных скул.

— Что до этого произошло?

Я уставилась на него в смятении:

— Чего?

Мышца на его щеке, обрамлённая бородой, напрягается.

— Что. До. Этого. Произошло?

Настороженно рассматриваю его, мои пальцы крепко сжимают сумку. Его глаза устремляются на них, прежде чем вернуться к моим.

— Боишься меня, рыжая?

Уёбок. Я окидываю его ледяным взором.

— Знаешь, у меня есть имя.

— Я в курсе, — он незаметно поджимает губы, а взгляд становится холодным, — не люблю повторяться. Что до этого произошло?

— Без понятия о чём ты говоришь… — Я резко замолкаю от осознания того, что он неким образом знает о казусе с сэндвичем.

Склонив голову набок, я прищуриваюсь, гадая, что, чёрт возьми, он затеял.

— Чего это ты спрашиваешь о том, что стряслось ранее? — Меня охватывает подозрение. — Пытаешься сделать вид, будто не имеешь к этому никакого отношения?

Чёртова мышца снова дрогнула на его щеке, прежде чем его голос приобретает суровые нотки:

— Твою мать, рыжая, хочу услышать с твоих уст. Что за хуйня произошла?

— Слушай-ка сюда, приятель, — указываю на себя, — это мне доставили долбанный сэндвич с крысиной башкой, не тебе. Так что пора бы тебе остыть со своей хуйнёй, которую ты здесь устроил.

Смерив его жестким взглядом, добавляю:

— Валяй, признавайся уже. Ты хотел

передать мне сообщение, дабы убедиться в том, что я не буду ступать на твою… — я прерываюсь, чтобы сделать кавычки пальцами, — территорию. Что ж, оно получено. Громко и отчётливо, — я отмахиваюсь, — можешь валить. Больше не буду тебя беспокоить.

Воцаряется многозначительная пауза, пока он, в конце концов, не выгибает тёмную бровь.

— Закончила?

Громко вздыхаю. Плечи поникли от груза событий этого дня, и мой голос созвучен этому; я отвожу взгляд.

— Ага.

Меня пробирает дрожь, когда он своими мозолистыми пальцами осторожно обхватывает мой подбородок и поворачивает лицом к себе. Однако, как ни странно, не от страха. Его прикосновение, на удивление, успокаивает.

Я что, рехнулась? Боже правый, он же главарь банды. Тот, кто убивает людей, если судить по новостям. Моя реакция или иллюзорные мысли о нём — обусловлены тем, что я просто отхожу от произошедшего сегодня.

— Выслушай меня, — его приказ прозвучал не с обычной долей надменности, но всё же наделён той непреклонной властной чертой. — Я не причастен к произошедшему сегодняшним днём.

Он решительно выдерживает мой взгляд, и, возможно, это по-идиотски, но я действительно хочу верить ему.

Придав своему голосу браваду, я задаю вопрос на миллион долларов:

— В таком случае, зачем ты здесь, преследуешь меня?

Он отпускает мой подбородок, и я мгновенно чувствую себя опустошённой без его прикосновений. Что, во имя святого, со мной не так?

Он откидывается назад и склоняет голову набок, внимательно изучая меня.

— Расскажи о крысе.

Я хмуро смотрю на него; звучащие слова — медленные и нерешительные, поскольку я задумываюсь в чём подоплёка его любопытства.

— Она была маленькой, без тела. Только голова, — я пожимаю плечами, — вот и всё, что мне известно.

Его глаза не отрываются от моих.

— Больше ничего не было?

— Ничего.

Его взор становится напряжённым:

— Никакой записки?

— Никакой записки.

Похоже, он обдумывает это, его брови сходятся месте.

— Что ещё было в пакете с сэндвичем?

— Ничего. Я больше ничего не заказывала.

— Что насчёт салфеток?

Хмурюсь, подозрительно разглядывая его:

— А что с ними?

Он сжимает губы, раздражение искажает выражение его лица.

— Они тебе их дали?

— Только потому, что я попросила о дополнительных. Ты знал, обычно они кладут только одну салфетку, независимо от того, сколько еды ты заказываешь? Это преступление, особенно когда речь о сэндвиче с дополнительным гуакамоле, так как…

— Где салфетки?