По ту сторону тьмы

Болдт Р. С.

— Ты покроешь мой член своими соками, когда кончишь? — он тянется рукой между нашими телами, чтобы поласкать мой клитор. Когда, в ответ на его прикосновение, я выгибаюсь, он стискивает зубы, прежде чем сделать еще один глубокий толчок. — Лучше бы так оно и было.

Не знаю, что в нем такого, но он придает мне сил, как никто другой. Я покусываю его нижнюю губу, прежде чем подразнить его.

— Ты что, давишь на меня?

Его член утолщается во мне, а глаза прищуриваются.

— Ты и этот твой ротик. — Его тон не соответствует

его словам, потому что в нем собственничество переплетается со жгучим одобрением. Он вызывает во мне бурю эмоций, одновременно пугающих и эйфорических.

Прежде чем я успеваю предаться размышлениям, он зажимает мою чувствительную плоть между большим и указательным пальцами. Легонько надавив на клитор, он посылает поток ощущений, прокатившихся через меня.

Его мгновенная реакция говорит о том, что он почувствовал, как мои внутренние мышцы сокращаются и покрывают его еще большим количеством возбуждения. Его глаза на мгновение прикрываются, а затем резко распахиваются, когда я покачиваю бедрами, и ощущение его горячей, твердой длины, растягивающей мою киску, вырывает стон из моего горла.

— Лучше бы тебе смочить мой член своим желанием. Поняла меня, рыжая? — его толчки становятся все более дикими и необузданными, он все быстрее и быстрее проводит пальцами по клитору, подгоняя меня к пропасти. Словно догадываясь о том, что я испытываю потребность, что терзает изнутри, его голос становится все более хриплым от вожделения: — Я догадывался, что эта киска погубит меня.

Мое хныканье и его резкие вздохи рассекают воздух, а его искусное прикосновение отправляет меня вихрями за край.

— Вот так вот.

Его слова вырываются сквозь стиснутые зубы, мышцы напрягаются под моей хваткой на его плечах.

— Отдайся мне. Как следует попрыгай на моем члене. — Напрягаюсь, беззвучный крик застревает в моем горле, когда мои внутренние мышцы сжимаются вокруг него, пока я объезжаю его член, мчась за своим освобождением.

Он издает гортанное: «Сука, сука, сука», быстро и дико двигая бедрами, а затем с мычаньем зарывается лицом в мою шею.

Наше совместное затрудненное дыхание — единственный звук, который задерживается между нами на долгий миг, прежде чем включается кондиционер. Его неровное дыхание скользит по моей плоти, а его борода колет мою кожу, вызывая дрожь.

Кажется, ему стоит больших усилий поднять голову и взглянуть на меня. В ту секунду, когда наши глаза встречаются, дыханье перехватывает в груди, потому что передо мной предстает еще одна версия Бронсона.

Эта версия гораздо более пагубна, чем остальные: он выглядит почти мальчишкой, выражение его лица граничит с ошеломлением, но все еще затуманено остатками желания. Затем его взгляд опускается на мою грудь, которая все еще прикрыта маечкой, и в его чертах появляется чувство вины, смешанное с сожалением.

— Я даже не удосужился полюбоваться тобой. — На его лице

появляется глубокая хмурость, а брови сведены. Следующие слова проговариваются резким, отрывистым голосом, сгущенным самобичеванием. — Набросился на тебя без малейшей доли изящества.

Замечание Бронсона служит как отрезвляющая пощечина, ведь я рада, что он не предпринимал попыток задрать мою маечку. То, что я забыла о том, что находится под ней, свидетельствует о власти этого мужчины надо мной.

Из меня вытекает влага, и дыхание сбивается, когда приходит осознание. Мои глаза округляются.

— Мы не использовали презерватив.

Бронсон морщится.

— Блядь, извини меня, рыжая. — Раскаяние освещает его лицо. — Ты…

Я выдыхаю.

— Я делала контрацептивный укол, и я чиста.

Это первый раз за многие годы, когда я была с кем-то, и я, очевидно, потеряла всякий здравый смысл. И еще, Господи, я уже чувствую последствия отсутствия регулярного секса. Мои мышцы вопят от боли.

— Я чист. — Его взгляд мрачен и в то же время вызывающ. — Я бы никогда не стал так рисковать.

Быстро киваю, так как волнение овладевает мной.

— Я ценю это.

Край его рта слегка подрагивает, а затем он наклоняется ближе и касается своими губами мои.

— Клянусь богом, ты заворожила меня. — Он бормочет это так тихо, что его слова не успевают полностью осмысляться, как его рот снова захватывает мой. На этот раз поцелуй получается таким нежным, что я жажду большего, и я теряюсь в том, как его рот нежно приникает к моему.

Просунув руку под маечку, он помещает ладонь на мою грудину. Он ласково говорит мне в губы:

— Твое сердце бьется так же дико, как и мое.

Его ладонь касается кожи, нервные окончания которой онемели, все еще поврежденные после стольких лет. И все же я реагирую на миг его прикосновения к этой области.

От меня не ускользает, что я впервые отдалась моменту и позволила мужчине прикоснуться к той части меня, которая служит отчетливым напоминанием о том разе, когда я в последний раз ослабила бдительность с другим человеком. Это напоминает мне о том, кто я есть.

Чудила.

Демоница.

Ведьма.

Чудовище.

Перспектива того, что Бронсон Кортес увидит остатки моего уродливого прошлого, заставляет чувствовать себя так, словно кто-то вскрывает мои внутренности. Я не смогу вынести ужаса и отвращения в его глазах.

В тот миг, когда он замечает не только разницу в текстуре кожи, но и то, что я напряглась, каждое мое нервное волокно застывает в тревоге.

Осознание просачивается в него, разрывая пелену возбуждения, наброшенную на нас. И вместе с ним в голове проигрываются слова, которые он произнес ранее.