По ту сторону тьмы
Шрифт:
Любопытство овладело мной, а теперь, когда я приближаюсь к тому, чтобы не мучиться от боли, задаю свой вопрос в тишине хижины:
— Не нужно было спасать меня. — Мои слова, похоже, ничуть его не трогают. Жестом показываю на хижину и на пустую тарелку. — И заботиться обо мне.
Он удерживает мой взгляд, и с каждой секундой он становится все более напряженным. Кажется, будто он забирается в мою душу.
Наконец он заговаривает, его голос, как всегда, тихий, но не менее властный.
— Существует негласное правило — не вмешиваться, однако
Произнесенные слова приковывают внимание; невольно понимаю, что то, что он скажет дальше, гораздо важнее, чем предполагает его непринужденный тон.
— Моя кара — наблюдать и никогда не вмешиваться, но с Вами я не смог. Я осознал — еще до того, как коснулся Вас и почувствовал энергию, — что мы похожи.
Мужчина опускает взгляд на стол, боль отражается на его обычно спокойных чертах, и проводит пальцем по острию вилки.
— Я бы все отдал, чтобы кто-нибудь однажды меня спас.
Мои глаза устремляются на то место, где он ведет вдоль внешнего зубца вилки. Когда кончик пальца становится полупрозрачным, несколько раз моргаю, гадая, не разыгрывает ли меня зрение.
Он отводит руку, и я поднимаю взгляд, заметив изучающие очи.
— На этом наши пути должны разойтись.
Я возражаю:
— Вы бросаете меня? Но как мне отплатить Вам? — судорожно оглядываю маленькую хижину. — Могу повозиться с домашними делами или…
— Джорджия. — Имя — одно-единственное слово — свидетельствует о том, что он уже все решил. Со мной всегда так поступают.
Никто не хочет связывать себя со мной каким-либо образом. Дело не в том, что я неблагодарна ему — отнюдь нет. Просто внутри живет ранимая, жалкая девчонка, которой хочется, чтобы кто-то — кто угодно — хоть раз оказался рядом с ней. Надолго.
Чтобы у нее был кто-то рядом до конца ее дней.
Опускаю подбородок, глядя в свою тарелку, и усилием воли заставляю слезы не проливаться.
— Спасибо за все, что Вы сделали.
Невозможно не заметить легкую дрожь в голосе, не заметить, с какой тяжестью каждое слово вырывается из сдавленного горем горла.
На следующий день, когда я просыпаюсь, на деревянной полке, прикрепленной к стене хижины в спальне, стоит большая спортивная сумка.
Осознаю, что осталась одна, как только босые ноги касаются деревянного пола, когда я поднимаюсь с кровати. Он ушел и не вернется, пока не уйду я.
Расстегнув молнию на сумке, нахожу большой конверт и вынимаю первое попавшиеся содержимое. Разворачиваю небольшую карту с отмеченным маршрутом, который выведет меня из хижины на главную дорогу.
К карте прикреплена записка, безошибочно написанная мужскими печатными буквами.
«ВОЗЬМИТЕ ФОЛЬКСВАГЕН БИТЛ. КЛЮЧИ В БАРДАЧКЕ. ОСТАВЬТЕ ИХ ТАМ, КОГДА ПРИПАРКУЕТЕ МАШИНУ НА АВТОВОКЗАЛЕ».
Билет на автобус до Джексонвилла, штат Флорида, — следующее, что вложено в конверт, а при виде того, что остается
Это самая большая пачка наличных, которую я когда-либо видела в своей жизни.
Рука дрожит, когда достаю пачку денег, перевязанную резинкой; замечаю маленькую записку, засунутую под ленту.
«ИСПОЛЬЗУЙТЕ ДЕНЬГИ, ЧТОБЫ НАЧАТЬ ВСЕ С ЧИСТОГО ЛИСТА. БУДЬТЕ СМЕЛОЙ».
***
Разум переключается с этого воспоминания на сон, больше не омраченный страданиями. Тепло заливает меня, когда воображение берет верх. Идя рука об руку, Бронсон улыбается мне, словно я — весь его мир.
Никто никогда не смотрел на меня так.
Тоска настолько глубока, что пробирает до мозга костей. Хочу нежиться в этой мечте, однако она расплывается, начиная меркнуть. Кричу в отчаянии, желая, чтобы она осталась, но такого не произойдет.
«Нет! Умоляю!».
Она испаряется, что ничуточку не удивляет. Так заканчивались все сны. Это то, к чему я привыкла.
По этой причине я перестала желать. Перестала мечтать о чем-то большем, чем я располагаю.
Но это не значит, что душа болит меньше, а шрамы на груди не раскаляются, напоминая о том, чего я заслуживаю… и чего не заслуживаю.
Мозолистая рука гладит меня по щеке и успокаивает, заглушая жжение в груди и сердце.
Когда глубокий голос призывает меня отдохнуть, я так и делаю. Ласковая рука, которая принимается лениво поглаживать мои волосы, погружает в беспробудный сон.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
БРОНСОН
Я почти не сплю, урывая по несколько минут то тут, то там. Отчасти это потому, что я видел ее вялой, гораздо менее яркой, чем она является. И это было не совсем из-за того, что она выпила больше, чем положено. Что-то подкосило ее. Что-то содрало с нее слой дерзости, которую я ожидал от нее.
Сегодня вечером я увидел другую Джорджию… и, хотя было неприятно слышать, что она звучит так подавленно, эта версия ее поведения пробудила во мне все защитные инстинкты.
Она двигается, придвигаясь ближе ко мне и бормоча во сне. Придвигаю ее, чтобы она положила голову мне на грудь, ее тело все еще завернуто в одеяло. Одну руку женщина перекидывает через меня, прижимаясь поближе.
Мой телефон вибрирует, на экране высвечивается имя Дэниела, и я спешу ответить на звонок, чтобы не разбудить ее.
— Поговорил с владельцами. Они сильно взбешены из-за этого балагана. С момента открытия в заведении не было ни одного инцидента. Мало того, их камеры наблюдения, направленные на вход, и та, что фиксировала движение на улице прямо перед входом, были подпорчены. Один из сотрудников заметил, что они были запотевшими или смазанными чем-то, что исказило изображение. Когда они пошли разбираться, все полетело к чертям.