По ту сторону тьмы
Шрифт:
— Если ты в деле, рыжая, значит, больше не будешь трепаться с другими парнями. — Следующие слова он практически чеканит, выражение его лица становится еще более грозным. — Особенно с копом.
Вскидываю бровь.
— Да? Ну, тогда и тебя это касается… — тычу пальцем ему в грудину, чтобы подчеркнуть суть, — никаких шуров-муров с другими.
Когда его рот медленно растягивается в довольную улыбку — блин, даже чертова ямочка, — мой оборонительный
— Забавно. — Его глаза светятся мужской гордостью. — Вот как, рыжая?
Неуверенность закрадывается в мысли, но я изо всех сил стараюсь ее подавить. Она появляется, потому что прежде я никогда этого не делала — никогда не пускала на самотек осторожность таким безрассудным способом.
Он не осознает этого, однако я доверяю ему гораздо больше, чем свое тело. Больше, чем сердце.
Я молюсь, чтобы он уберег и то, и другое, но больше всего я надеюсь, что он по-прежнему будет ценить мою запятнанную душу.
Упрямо вздернув подбородок, я смотрю на него с вызовом.
— Вот так, бандюган.
ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ
БРОНСОН
Я ошеломляю ее, когда резко встаю. Зеленые глаза разглядывают с любопытством и неуверенностью. Возможно, она чувствует то же, что и я, — что все по-другому. Это не просто секс. Это нечто большее.
Я бы отрицал это до последнего вздоха, однако мое нутро скручивается; не хочу все испортить. От одной мысли об этом становится плохо.
Поднимаю ее, обхватывая рукой за талию. Она машинально обхватывает меня ногами, а ее руки, повторяя движение, обвиваются вокруг моей шеи. Кажется, словно наши сердца бешено колотятся.
— Держись, рыжая.
Ее рот сливаются с моим, пальцы погружаются в мои волосы, чтобы притянуть ближе. А ее поцелуй… неописуем. Я отметил, что хочу испытать еще один ее поцелуй. Такой, которым она одаривает по собственному наитию.
Но это не просто поцелуй. Она предъявляет свои права. Помечает меня, как своего.
И я всецело согласен. Каждая частичка принадлежит ей.
Каждый шаг к ее спальне подобен миле, однако я проявляю осторожность, чтобы не задеть ее травмированное бедро и не причинить боль.
Опускаю Джорджию на ноги рядом с кроватью, не желая отдалять нас друг от друга, и умирая от желания просто глазеть на нее вот так. Свет от луны и уличного фонаря проникает сквозь полуоткрытые жалюзи. Часть ее волос ниспадает на одно плечико, а кончики прилегают на груди.
— Это та часть, о которой я предупреждала. — Она гладит руками мою рубашку, избегая моего взгляда. — Мне будет комфортнее с выключенным светом. — Грудь рыжей вздымается в медленном, глубоком вдохе, прежде чем встревоженные глаза поднимаются к моим.
Мое чертово сердце грозит выскочить прямиком из грудной клетки. Оно словно пытается мне что-то поведать: что эта женщина должна стать моей.
Переместив
— Хочу тебя всю, рыжая. Если для этого придется обойтись без долбанных светильников, то мне все равно. — Наблюдаю, как тревога покидает ее.
Понижаю голос; слова звучат хрипло от переисполняющих эмоций:
— Я просто хочу тебя.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
ДЖОРДЖИЯ
Если бы мое сердце не колотилось безудержно из-за него, оно непременно сделало бы это сейчас. Бронсоновы слова подкрепляют смелость, потому я собираю ткань сарафана в кулак и поднимаю над головой. Отбрасываю его в сторону и встаю перед ним, оголив себя, оставив лишь трусики.
Пристальный взгляд окидывает каждый сантиметр моего лица, плечи и ниже. Замираю, когда глаза задерживаются на моей татуировке, раскинувшейся от грудины до внутренней стороны каждой груди. Мои глаза закрываются от беспокойства, и я практически чувствую, как его внимание прослеживает каждый цветной участок плоти, покрытый чернилами.
Не могу пошевелиться. Едва могу дышать, легкие горят. Затем доносится шорох, словно кто-то раздевается.
Медленно открываю глаза и вижу, как он стягивает с себя рубашку, обнажив верхнюю часть тела. Он быстро расстегивает кобуру и кладет ее на прикроватную тумбочку. Затем снимает брюки, оставаясь без одежды, кроме трусов-боксеров.
Это первый свободный обзор на его тело, который я получила. Оно просто бесподобно. Черные вихри прочерчивают смуглую кожу, отчего пальцы покалывает от желания протянуть руку и обвести многочисленные чернильные дорожки вдоль его туловища.
— Ну вот мы и сравнялись.
Его слова не сразу доходят до меня, пока я не отвожу взгляд от кожи, покрытой татуировками, и не замечаю, что он изучает меня.
Он делает это для меня, чтобы как-то успокоить меня. Подхожу ближе, пока мы не оказываемся лицом к лицу, и кладу ладонь на центр его груди. Глубоко вздохнув, чтобы обрести силу воли, беру одну из его рук и провожу ладонью по своей грудине. Даю ему почувствовать все то, что не видно под глубокими, яркими красками чернил.
Сердце ухает, однако удерживаю его взгляд, ожидая увидеть отвращение. Ужас. Отторжение.
Жду, что он отступит. Передумает. Уйдет.
Его брови яростно сходятся, в глазах мелькают вопросы, пальцы дергаются, вероятно, от желания исследовать шрамы, хотя он не двигается с места. Его губы приоткрываются, но мужчина молчит.
Ведь я взяла с него обещание не спрашивает. Мужчина, который, вероятно, выпытывает ответы у других с неимоверной жестокостью, сдерживается ради меня. Уважает мою просьбу.
Манящее губы на какое-то время поджимаются в жесткую, строгую линию. Затем ему наконец удается выдавить слова, от которых голова кругом идет: