По ту сторону тьмы
Шрифт:
— Прости. Я имею в виду… — На этот раз я меняю тон на более непринужденный и гораздо менее резкий. — Ты… умеешь готовить?
Он выглядит оскорбленным, прежде чем пожимает плечами и отворачивается к столешнице.
— В моей семье умение готовить чуть ли необязательное. А теперь иди сюда и ешь.
Опускаюсь на стул, чувствуя себя гораздо более потрясенной, чем хотелось бы. И это вовсе не связано с похмельем, а с мужчиной на моей кухне.
— Спасибо. — Слова получаются неуверенными, однако они
В ответ получаю лишь отрывистый кивок, прежде чем он дважды проверяет, выключены ли конфорки на плите.
Беру вилку, когда он ставит передо мной чашку с кофе. Поднимаю взгляд и вижу, что он застегивает рубашку, успешно лишая прекрасного вида на его грудь.
— Мне нужно уходить. Я должен уладить кое-что.
— Ясно. — Почему я разочарована тем, что он уходит? Наверное, я ожидала, что он останется и будет приставать ко мне, как обычно. По крайней мере, толика надежды теплилась в душе.
Его глаза сужаются так, что кажется, будто он акула, которая только что обнаружила кровь в воде.
— Прозвучало так, словно ты хочешь, чтобы я остался, рыжая. — Низкий, хрипловатый тон доносится до меня, и я едва сдерживаю трепет, который он вызывает.
Отвожу от него взгляд и сосредоточенно запихиваю в рот яичницу. Не успеваю я проглотить, как одна большая рука опускается на стол, рядом с тарелкой. Мужчина наклоняется ко мне сзади и приближает рот к моему уху; его теплое дыхание обдает мою кожу.
— Не строй планы на вечер. После ужина.
Я застываю.
Когда он проводит губами по раковине моего уха, глаза закрываются, а дыхание сбивается.
— Будет сюрприз. — Затем тепло исчезает, и я открываю глаза, чтобы увидеть, как он направляется к двери.
Чувствуя себя намного лучше, я выдаю:
— А что, если я не люблю сюрпризы?
Он обувается и открывает дверь, бегло взглянув на меня. Края губ подергиваются.
— Я готов рискнуть.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
БРОНСОН
— Клянусь, больше я ничего не знаю!
Хуесос сплевывает кровь на бетон под стулом, к которому он привязан. Его правый глаз уже опух и стал сине-фиолетового цвета, а верхняя и нижняя губы разбиты, оставляя кровавое месиво, стекающее по лицу.
— Мне просто велели занимать ее некоторое время, а потом вывести ее к полуночи.
— Кто велел?
— Не знаю, мужик. — Он срывается, его грудь сотрясется от всхлипов. — Я, блядь, ваще не ебу кто.
— Срань господня. — Бросаю недоверчивый взгляд на Дэниела, который не выглядит ни капли удивленным тем, что этот жопоголовый начал
— Что будешь с ним делать? — Дэниел задает нарочито громко, чтобы этот говнюк услышал.
Мой ответ незамедлителен.
— Избавлюсь от него.
— Погодите! — кричит засранец. — Погодите! Я только что кое-что вспомнил.
Мы поворачиваемся к нему лицом и молча ждем, пока он выложит всю имеющуюся у него информацию.
— Номер, по которому мне звонили, отличался от остальных. Остальные звонки были с неизвестного номера, но, видимо, в последний раз они напрочь забыли, и это показалось мне странным.
Мы с Дэниелом обмениваемся скучающими взглядами. Он смотрит на это говно с большим терпением, чем я когда-либо мог набраться.
— Ближе к делу. Живо.
— Помню, мне стало любопытно, и я решил поискать в интернете обратный номер. — В его глазах светится надежда. — Он поступил из участка в центре города.
Клянусь, каждая капля моей крови перестает струиться по венам.
— Где телефон?
— Избавился от него той ночью. Разбил его и выбросил в мусорный бак.
— Значит, нет возможности проверить, правдива ли твоя история.
Пульс на его горле бешено бьется, и он судорожно сглатывает.
— Клянусь, я не вру вам!
— Думаешь? — вскидываю бровь. — Может, расскажешь, как ты не врал в те разы, когда тебя ловили на том, что ты путался с бойскаутами, за которых отвечал? — он бледнеет под своей загорелой кожей. — Может, расскажешь мне, как ты не врал и не платил людям, чтобы получить социальное обеспечение, в то время как двое из детей покончили с собой из-за этого?
Он молчит.
— Теперь тебе нечего сказать, да?
Когда я снимаю пистолет с предохранителя и поднимаю его, целясь ему в лоб, то не чувствую ни угрызений совести. Не тогда, когда он кричит, моля о пощаде.
Не тогда, когда его мозги разлетаются по бетону. И не тогда, когда его тело обмякает на стуле.
Он — ёбанная мразота, и он не только разрушил жизни невинных детей, но и пытался причинить вред рыжей.
Я готов обрушить ад на любого, кто попытается причинить ей вред.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
ДЖОРДЖИЯ
Как я могу примириться с мужчиной, который пришел сюда прошлой ночью, чтобы убедиться, что я в безопасности? Мужчиной, который держал меня за волосы, пока меня рвало?
Он помог мне раздеться и отвернулся, когда я попросила об этом. Он ни разу не лапал меня. С ним я ни разу не чувствовала себя уязвимой или в опасности.
То, что он тот самый мужчина, который признался в убийстве людей, запутывает все разумные мысли.