Побег из волчьей пасти
Шрифт:
— Что о них думать? — пренебрежительно отозвался проводник. — Мы их зовем черные татары. Платят нам дань. Слабаки!
— Они мусульмане? Женщины, смотрю, лиц не прячут.
— Вроде, мусульмане. Мне без разницы…
Разговор увял сам собой. Чувствовалось, что наш проводник не горит желанием его продолжать. От него веяло непонятной угрозой — усилившейся, когда мы остались втроем. Я незаметно поправил рукоять пистолета в седельной кобуре, раздумывая не переместить ли его за пояс.
Возможно, мою паранойю подпитывал окружающий пейзаж. Чем выше мы поднимались,
Мы давно выбрались из удобного подъема по руслу, миновали огромную скалу, увенчанную шапкой снега — первого признака того, что мы уже высоко в горах. Проехали тихую речку с настолько прозрачной водой, что можно было рассмотреть каждый камешек на дне. Эта речка протекала по огромной излучине, охватывающей широкую гору с плато наверху. Подъем на нее отнял у наших лошадей последние силы.
— Осталось немного, — подбодрил нас Софыдж. — Здесь должна быть хижина пастуха. Если он еще не угнал отару вниз на зимовку, поужинаем бараном. У карачаевцев отменная баранина.
Нам повезло. Пастух оказался на месте. Хмуро нам кивнул, приглашая в свое жилище. Каменный крохотный домик прижался к отвесной скале. Софыдж отправился договариваться об ужине и ночлеге. Мы принялись распрягать лошадей.
— Предложи ему соль! — крикнул я в спину проводнику. Мне ли не знать, что соль в горах — огромная ценность.
Софыдж сердито глянул на меня, а пастух, кажется, понял. Лишь правила приличия не позволили ему отодвинуть в сторону черкеса и говорить со мной напрямую.
Мы затащили в хижину седла, провонявшие попоны, на которых придется спать, и вьюки с провиантом. Оставлять продукты на улице было опасно. В ближайших дубравах — дубы на подъёме на плато росли в изобилии — хватало грызунов, которые могли оставить нас без продуктового запаса.
Коней мы отправили в загон щипать уцелевшую траву. Овцы не успели попировать рядом с хижиной. Две неказистые, но мощные трудяги-лошадки, обитавшие в загоне, новым соседям не обрадовались, но в драку не полезли. Пастух их стреножил для нашего спокойствия. Тренога состояла из двух ремней — короткого и длинного, — связанных буквой Т. На концах ремней находились петли с замками из кости. От треноги можно было легко избавиться в одно мгновение.
Какой безумный контраст — оказаться в дымной лачуге посреди безмолвья и суровых скал после того, как несколько часов назад мы любовались рыцарем, приветствовавшим похожую на яркую бабочку княжну в окружении изумрудных склонов! Я устало привалился к стене и прикрыл глаза.
Кажется, я задремал. Из чуткого сна меня выдернул голос хозяина, притащившего большой казан. От него исходил пар и умопомрачительный запах отварной баранины. В животе у меня заурчало. Нас ждал пир!
Пастух разлил по маленьким мискам простоквашу-шхыу, которую использовали вместо соли. Стал энергично разделывать отварную баранью голову, раскладывая куски по тарелкам. Безошибочно определив в Спенсере главного гостя, протянул ему плошку с бараньим глазом. Спенсер
— Это знак уважения! — я попытался донести до Эдмонда, что отказываться не стоит. Но он не смог себя перебороть.
Пастух усмехнулся и предложил глаз Софыджу. Второй — мне. Спенсеру протянул теперь язык.
— Теперь будет инглеза кормить женской долей[1], — фыркнул Софыдж, макая глаз в плошку с кислым молоком. Он явно нарывался.
— Подай из вьюков соль и перец к столу! — потребовал я.
— Тебе нужно — ты и подавай! — нагло отказался проводник.
Я спорить не стал. Подошел к нашей поклаже и добавил в общий стол сыр в тряпице, специи и куски обжаренного гоми из кукурузной муки, заменявшего хлеб. Пастух одобрительно крякнул и густо посыпал красным перцем правую лопатку, на которую нацелился.
После сытного ужина, кое-как оттерев руки от бараньего жира, улеглись спать. Попона под спину, седло как подушка, сверху бурка — Хилтон отдыхает! Конечно, не пять звезд, зато спали как убитые. Но заряженное оружие лежало у всех под рукой.
Мы поднялись на рассвете. Вышли на улицу и вытаращили глаза на «белых мух», летавших над горной долиной. На траве лежала изморозь. Над высокими горами клубился туман, в котором спрятались снежные пики. Погода явно испортилась.
— На своих конях перевал не пройдете, — заключил пастух. — Пошли в дом поговорим.
Он развернулся и зашел в хижину. Порезал остатки холодной баранины нам на завтрак. Его закалённое горными ветрами и жестким солнцем морщинистое лицо ничего не выражало. Он уселся на колени перед нами на кошме и застыл, как старинное каменное изваяние. Такие идолы кое-где в долинах встречались нам на пути.
— Вы думаете, перевал закрыло снегом? — спросил я, нарушив тишину.
— Вам катер[2] нужен, — последовал странный ответ.
— Карачаевцы так своих лошадей называют, — пояснил мне Софыдж. — Тех, кто в горах по снегу дорогу торит.
Я выдохнул про себя. В первую секунду решил, что пастух свихнулся и предлагает нам плыть по воде, несмотря на то, что ни одна кавказская речка в этих краях не была судоходной.
— Перед ледником на перевале будет узкая тропа. Верхом не пройдете. Пускайте вперед катера, лошади за ним пойдут. Признают своим вожаком, лучше их чувствующим надежную дорогу. В поводу вести нельзя — опасно. Идите последними, гоните коней. Никуда от вас не убегут. Как до снега дойдут, встанут, как вкопанные.
Мы переглянулись. По-видимому, нас ждала крайне опасная и непредсказуемая дорога. Последующие слова пастуха еще больше укрепили нас в этом мнении.
— Дам вам палки, обитые железом. Будете в наст тыкать, проверять, нет ли расщелины. Ноги переломать — проще простого. Пойдете через ледник, если будет солнце или легкий туман. Веки смажете пороховой пылью, чтобы не ослепнуть, и бараньи шапки поглубже на глаза сдвигайте. Будет дождь или снегопад, разворачивайтесь и возвращайтесь. Впрочем, у вас лишь одна попытка. Через пять-шесть дней перевал закроют снега.