Похождения Тома Соуэра

Твен Марк

Кардифскій холмъ, по ту сторону поселка и высившійся надъ нимъ, утопалъ въ зелени и находился достаточно далеко, для того чтобы казаться краемъ услады, полнымъ дремы, покоя и обаянія.

Томъ появился на боковой дорожк съ ведеркомъ блой краски и кистью на длинной ручк. Онъ посмотрлъ на изгородь, и весь блескъ природы померкъ передъ нимъ, и душа его преисполнилась скорби. Тридцать ярдовъ грубаго теса въ девять футовъ вышиной! Ему показалось, что вся жизнь одна пустота и существованіе одно бремя. Онъ обмокнулъ со вздохомъ свою кисть и провелъ ею по верхней доск; повторилъ этотъ пріемъ, мазнулъ еще разъ, сравнилъ это ничтожное окрашенное пространство со всмъ объемомъ неокрашеннаго забора и опустился въ безсиліи на

древесную кадку. Въ это время Джимъ направлялся къ калитк, подпрыгивая съ жестянымъ ведромъ и напвая «Двки въ Буффало». Ходить за водою къ мстной водокачалк казалось всегда Тому самымъ ненавистнйшимъ дломь, но теперь онъ взглянулъ на это иначе. Онъ сообразилъ, что у водокачалки собиралось общество. Блые, цвтные и черные мальчики и двочки толпились здсь, ожидая своей очереди, сидли, обмнивались игрушками, ссорились, дрались, звали по сторонамъ. Онъ вспомнилъ тоже, что, хотя водокачалка была всего въ какихъ-нибудь полутораста ярдахъ, Джимъ не возвращался никогда съ ведромъ воды раньше, чмъ черезъ часъ, и даже при этомъ кому-нибудь надо было сходить за нимъ. И Томъ сказалъ:

— Слушай, Джимъ, я схожу за водою вмсто тебя, если ты тутъ за меня немного покрасишь.

Джимъ потрясъ головою и отвтилъ:

— Нельзя, масса Томъ. Старая госпожа велла мн принести воды и не останавливаться, чтобы подурачиться съ кмъ дорогой. Она такъ и сказала, что масса Томъ будетъ уговаривать меня покрасить за него, но я не долженъ соглашаться, а свое дло долженъ длать. Она будетъ наблюдать за окраской.

— О, ты не смотри на то, что она говоритъ, Джимъ. Она всегда такъ толкуетъ. Дай мн ведро… Я сбгаю въ одну минуту. Она никогда не узнаетъ.

— О, не смю я, масса Томъ. Старая миссисъ говоритъ, что сорветъ мн голову за это. Право, общается!

— Она-то? Да она никого не ударитъ… Постучитъ только теб по голов своимъ наперсткомъ, такъ это разв что? Говоритъ она ужасныя вещи, но отъ словъ не больно… по крайней мр, если она при этомъ не плачетъ. Джимъ, я дамъ теб камешекъ. Я дамъ теб блую сплавку!

Джимъ началъ колебаться.

— Блую сплавку, Джимъ. Она чего стоитъ!

— Да… Вещица славная, что говорить… Только, масса Томъ, я страшно боюсь старой миссисъ…

Но Джимъ былъ лишь человкъ… и искушеніе было для него слишкомъ сильно. Онъ поставилъ свое ведро и взялъ кусочекъ сплава. А черезъ мгновеніе онъ уже несся внизъ по улиц съ своимъ ведромъ и зудящей спиной, Томъ красилъ усердно заборъ, а тетя Полли удалялась съ поля битвы съ туфлемъ въ рук и торжествомъ во взор.

Весь задоръ Тома былъ непродолжителенъ. Мальчикъ сталъ размышлять о всхъ шалостяхъ, задуманныхъ на этотъ день, и его печаль увеличилась. Скоро вс мальчики разбредутся по разнымъ привлекательнымъ направленіямъ и будутъ издваться безъ конца надъ нимъ, приговореннымъ къ работ. Одна эта мысль жгла его, какъ огонь. Онъ вытащилъ все свое земное богатство и принялся его разсматривать; были тутъ игрушечные обломки, камешки, всякая дрянь. Всего было достаточно, можетъ быть, чтобы добиться обмна на другую работу, но слишкомъ мало для того, чтобы купить себ полчаса полной свободы. Онъ спряталъ снова въ карманъ эти скудныя средства и отказался вовсе отъ мысли подкупить товарищей. Но въ эту тяжелую и отчаянную минуту его оснило вдохновеніе, — великое, чудное вдохновеніе. Онъ поднялъ свою кисть и продолжалъ работать спокойно. Неподалеку показался Бенъ Роджерсъ, тотъ самый мальчикъ, насмшекъ котораго онъ боялся боле, чмъ чьихъ либо другихъ. Бенъ шелъ подпрыгивая, приплясывая, длая скачки, — явное доказательство того, что на сердц у него было легко, а замыслы онъ питалъ очень широкіе. Онъ грызъ яблоко, издавая по временамъ продолжительный, мелодическій вой, за которымъ слдовало: «Динь, динь, динь! Динь, донъ, донъ!», потому что онъ представлялъ пароходъ. По мр своего приближенія онъ ускорялъ шагъ; занявъ середину улицы, взялъ курсъ

вправо и сдлалъ тяжелый поворотъ со всею изысканною обстоятельностью и торжественностью, такъ какъ олицетворялъ собою «Великаго Миссури» и считалъ себя поэтому сидящимъ на девять футовъ въ вод. Онъ былъ одновременно пароходомъ, капитаномъ и машиннымъ колоколомъ, и ему приходилось воображать себя стоящимъ на рубк, отдающимъ приказанія и исполняющимъ ихъ.

— Стопъ машина! Дерлинь-дерлинь-динь! — Онъ былъ уже на краю большой дороги и придвинулся медленно къ тротуару. — Назадъ! Дерлинь-дерлинь-динь! — Онъ выпрямилъ руки и прижалъ ихъ потомъ къ бокамъ. — Назадъ и на правый бортъ! Дерлинь-дерлинь-динь! Чшу-чшу-чшшу-чшу! — Онъ описывалъ своей правой рукою огромные круги, потому что она изображала колесо въ сорокъ футовъ. — Назадъ… теперь на лвый бортъ! Дерлинъ-дерлинь-динь! Чшу-чшшу-чшу!.. — Лвая рука стала описывать круги. — Стопъ правый бортъ! Дерлинь-динь! Стопъ лвый бортъ! Дерлинь-динь! Впередъ правымъ бортомъ! Стопъ машина! Поворачивай медленно носъ! Дерлинь-динь-динь! Чшу-чшу-чшу! Тяни передній канатъ! Ну, живо!.. Что стали съ канатомъ на корм?.. Закидывай конецъ за эту сваю въ бухт… Двинься къ помосту… Опусти!.. Машины стали, сэръ! Дерлинь-дерлинь-динь!.. Штъ!.. штъ!.. штъ! (Длаютъ промръ).

Томъ продолжалъ красить, не обращая никакого вниманія на пароходъ. Бенъ посмотрлъ на него съ минуту и сказалъ:

— Ги… ги! Это ты сидишь на сва-то?

Отвта не послдовало. Томъ оглядывалъ свой послдній мазокъ глазами художника; потомъ провелъ кистью осторожно еще разъ и также посмотрлъ опять. Бенъ поравнялся съ нимъ. У Тома слюнки текли при вид яблока, но онъ не прерывалъ работы. Бенъ окликнулъ его:

— Эй, дружище! Теб приходится работать никакъ?

— Ахъ, это ты, Бенъ! А я и не вижу!

— Слушай-ка, я иду купаться. И теб врно хотлось бы? Нечего и спрашивать, разумется… Кабы не эта работа, которую теб навалили, ты хотлъ бы!

Томъ посмотрлъ на него пристально и спросилъ:

— Ты что называешь работой?

— Какъ, что? Разв это у тебя не работа?

Томъ принялся опять краситъ и проговорилъ небрежно:

— Можетъ считаться работой, можетъ и нтъ. Я знаю только то, что Тому Соуеру она по нутру!

— Ну, послушай, неужели ты хочешь сказать, что она теб нравится?

Кисть продолжала двигаться.

— Нравится?.. А почему бы она мн не нравилась?.. Разв намъ, мальчикамъ, всякій день выпадаетъ случай красить заборы?

Это придавало новое освщеніе длу. Бенъ пересталъ грызть свое яблоко. Томъ нжно проводилъ своей кистью взадъ и впередъ, отступалъ на шагъ, чтобы полюбоваться эффектомъ, подбавлялъ штрихъ тамъ и сямъ, снова оглядывалъ свое произведеніе… Бенъ слдилъ за каждымъ его движеніемъ, сочувствовалъ боле и боле длу, увлекался имъ и сказалъ, наконецъ:

— А что, Томъ, дай-ка покрасить и мн.

Томъ поразмыслилъ… былъ уже готовъ согласиться, но одумался:

— Нтъ, нтъ; я боюсь, что не справишься, а тетя Полли страхъ какъ взыскательна на счетъ этого забора… Самъ видишь, онъ прямо на улицу… Будь это тотъ другой, на задахъ, я ни слова бы не сказалъ… и она тоже. Да она такъ и дрожитъ надъ этою изгородью, требуетъ, чтобы окрашено было тщательно… Я думаю, что изъ тысячи ребятъ, — можетъ быть, изъ двухъ тысячъ, — не найдется такого, который съумлъ бы сдлать дло какъ слдуетъ.

— Ну, ужь будто бы… Пожалуйста, дай мн только попробовать… Хоть чуточку… Я позволилъ бы теб, будь я на твоемъ мст, Томъ.

— Бенъ, я и радъ бы, честное слово… но тетя Полли! Джимъ брался за работу, но она его не допустила. И Сидъ хотлъ, но и ему не позволила… И ты видишь, какъ я примостился? А если ты станешь работать и какъ-нибудь повредишь изгородь…

— О, вздоръ какой! Я также осторожно, какъ ты… Ну, дай попробовать… а я теб за то дамъ сердцевинку отъ яблока.

— Ладно… Однако, нтъ, Бенъ… Боюсь я…