Похождения Тома Соуэра

Твен Марк

Онъ лежалъ и раздумывалъ. Ему приходило на мысль, что было бы хорошо заболть; тогда не послали бы въ школу. Являлась смутная возможность… Онъ подвергъ себя изслдованію. Никакихъ недуговъ не оказывалось; осмотрлся снова… какъ будто рзь въ живот… Это поселило въ немъ большую надежду. Но сказанное ощущеніе скоро ослабло и совсмъ исчезло. Надо было подумать… Вотъ оно! одинъ верхній зубъ шатается. Это было счастье! Томъ хотлъ уже начать выть, какъ «погонщикъ», но его выраженію, но подумалъ, что если онъ выступитъ съ такимъ аргументомъ, то тетя Полли просто выдернетъ зубъ, а это будетъ больно. Поэтому онъ ршилъ оставить зубъ про запасъ, а теперь поискать чего-нибудь другого. Ничего не придумывалось сначала, но потомъ

онъ сталъ припоминать, что докторъ разсказывалъ что-то объ одномъ паціент, котораго пришлось уложить недли на три изъ-за пальца, и палецъ этотъ чуть не пришлось отнять… Томъ выставилъ поспшно свой «больной» палецъ изъ подъ одяла и принялся его разсматривать. Но какіе признаки требовались, онъ этого не зналъ. Все же можно было попытать наудачу, и онъ началъ усердно стонать.

Но Сидъ спалъ, не слыша ничего.

Томъ застоналъ громче и ему стало казаться, что палецъ начинаетъ болть.

Сидъ все не шевелился.

Томъ даже запыхался отъ своихъ усилій. Онъ отдохнулъ, потомъ понатужился опять и испустилъ цлый рядъ превосходнйшихъ стоновъ.

Сидъ только похрапывалъ.

Тома брала уже злость. Онъ крикнулъ: «Сидъ!.. Сидъ!» и встряхнулъ его. Это помогло, и Томъ сталъ снова стонать. Сидъ звнулъ, потянулся, приподнялся на одинъ локоть, покряхтлъ и уставился на Тома. Томъ продолжалъ стонать. Сидъ окликнулъ его:

— Томъ!.. Что ты, Томъ?

Отвта нтъ.

— Слышишь, Томъ!.. Томь! Что такое съ тобою, Томъ? — И онъ потрогалъ его, смотря со страхомъ ему въ лицо.

Томъ простоналъ:

— Не тронь, Сидъ… Не толкай меня.

— Но что съ тобою, Томъ? Я позову тетю.

— Нтъ, не надо… Пройдетъ какъ-нибудь… Не зови никого.

— Какъ не позвать! Да перестань стонать такъ, Томъ; это страшно… Давно тебя схватило?

— Давненько… Охъ!.. Да не возись такъ, Сидъ… Ты уморишь меня.

— Томъ, отчего ты не разбудилъ меня раньше?.. О, Томъ, перестань же! Меня морозъ по кож подираетъ, слушая тебя… Но что же болитъ?

— Я прощаю теб все, Сидъ… (Стонъ). Все, что ты мн длалъ… Когда меня не будетъ…

— О, Томъ, разв ты умираешь?.. Нтъ, Томъ, не надо, не надо… Если когда…

— Я прощаю всмъ, Сидъ… (Стонъ). Такъ и скажи всмъ, Сидъ. И вотъ что, Сидъ: рамку отъ оконца и котенка моего съ однимъ глазомъ отдай ты той новой двочк, что сюда пріхала, и скажи ты ей…

Но Сидъ набросилъ на себя платье и убжалъ. Томъ страдалъ теперь въ самомъ дл, до того было у него живо воображеніе, такъ что стонъ его становился почти естественнымъ.

Сидъ сбжалъ съ лстницы и крикнулъ:

— Тетя Полли, идите! Томъ умираетъ!

— Умираетъ!

— Да… Не мшкайте, поскоре идите!

— Вздоръ какой! Не врю ничему!

Она побжала, однако, наверхъ; Сидъ и Мэри слдовали за нею по пятамъ. И она вся поблднла, губы у нея тряслись. Очутясь у постели Тома, она едва выговорила:

— Томъ! Что тамъ такое съ тобою?

— О, тетя, я…

— Говори, что такое? Что съ тобою, мое дитя?

— О, тетя, у меня гангрена на пальц!

Старушка опустилась на стулъ и стала смяться, потомъ плакать, а потомъ то и другое вмст. Это облегчило ее, и она сказала:

— О, Томъ, какъ ты меня напугалъ! Ну, а теперь довольно теб глупить; вставай-ка.

Стонъ прекратился и палецъ пересталъ болть. Мальчикъ былъ немного пристыженъ и проговорилъ:

— Тетя Полли, мн казалось, что онъ у меня въ гангрен: его такъ дергало, что я и о зуб позабылъ.

— О зуб, скажите! Что еще съ твоимъ зубомъ?

— Онъ у меня шатается и страшно болитъ.

— Ну, ну, хорошо, только не начинай стонать снова. Открой-ка ротъ. Да, зубъ у тебя шатается, но отъ этого не умрешь. Мэри, подай мн шелковую нитку и принеси головешку изъ кухни.

Томъ сталъ просить:

— О, тетя, не выдергивайте его. Вотъ, онъ ужь и пересталъ болть. Никогда и виду не покажу, если

онъ и станетъ болть. Пожалуйста, не дергайте его, тетя. Я вовсе не хочу оставаться дома и не идти въ школу.

— А, ты не хочешь?.. Стало быть, вся эта суматоха была поднята ради того, чтобы остаться и не идти въ школу, а отправиться удить? О, Томъ. Томъ! Я такъ люблю тебя, а ты все наровишь, какъ бы уязвить мое сердце своимъ безобразнымъ поведеніемъ!

Тмъ временемъ орудія для зубной операціи были приготовлены. Старушка прикрпила одинъ конецъ шелковой нитки къ зубу Тома, а другой привязала къ кроватному столбику. Потомъ она схватила горящую головешку и сунула ее почти въ самое лицо мальчику. Зубъ повисъ, качаясь, на нитк у столбика.

По вс печали имютъ въ себ и вознагражденіе. Томъ, отправляясь въ школу посл завтрака, служилъ предметомъ зависти для всякаго встрчнаго мальчика, потому что пустота, образовавшаяся среди верхняго ряда его зубовъ, позволяла ему плевать совершенно новымъ, чудеснымъ образомъ. Онъ собралъ вокругъ себя даже цлую свиту ребятишекъ, привлеченныхъ зрлищемъ, и одинъ изъ нихъ, который поранилъ себ палецъ и былъ средоточіемъ общаго поклоненія и восторга до этого времени, оказался теперь безъ малйшаго приверженца и съ померкшею славой. Онъ былъ страшно огорченъ и сказалъ съ притворнымъ пренебреженіемъ, что ничего не стоитъ плеваться такъ, какъ Томъ Соуеръ, но другой мальчикъ сказалъ ему: «Зеленъ виноградъ!» и онъ пошелъ, какъ развнчанный герой.

Вскор Томъ повстрчалъ молодого мстнаго парію, Гекльберри Финна, сына одного городского пьяницы. Этого Гекльберри ненавидли отъ всей души и боялись вс здшнія матери, какъ лнтяя, бездльника, грубіяна, испорченнаго малаго, ненавидли и боялись еще потому, что дти ихъ восхищались имъ, находили удовольствіе въ запретномъ общеніи съ нимъ и хотли бы походить на него, если бы только смли. Томъ не отставалъ отъ своихъ почтенныхъ товарищей въ этомъ; онъ завидовалъ отверженному, но праздному существованію Гекльберри, и ему тоже было строжайше запрещено играть съ нимъ. Понятно, что онъ именно игралъ, когда только находилъ къ тому случай. Гекльберри былъ всегда облаченъ въ никуда негодныя вещи съ плечъ боле взрослыхъ людей, и вс части этой одежды цвли у него постоянно всякими пятнами и разввались лохмотьями. Шляпа у него была сущей развалиной съ проваломъ, въ вид полумсяца, на поляхъ; сюртукъ достигалъ ему до пятъ, пуговицы на немъ сзади приходились ниже спины; штаны поддерживались только одною подтяжкой, и ихъ обтрепанные концы волочились по грязи, если не были подвернуты; сзади они висли мшкомъ. Гекльберри былъ совершенно вольная птица. Онъ ночевалъ гд-нибудь на крыльц въ хорошую погоду и въ пустыхъ бочкахъ, если шелъ дождь; онъ не былъ принужденъ ходить въ школу или въ церковь, называть кого-нибудь учителемъ, повиноваться кому-нибудь; онъ могъ удить рыбу или купаться, гд и когда хотлъ, и оставаться везд, сколько разсудится; могъ ложиться спать такъ поздно, какъ пожелаетъ; никто не запрещалъ ему драться; онъ всегда первый начиналъ ходить босикомъ весною и поздне всхъ другихъ надвалъ обувь осенью; онъ могъ никогда не умываться, не надвать чистаго платья; умлъ великолпно ругаться. Словомъ, онъ пользовался всмъ, что составляетъ радость въ жизни. Такъ думалъ всякій задерганный, замуштрованный, приличный мальчикъ въ Питерсборг. Томъ окликнулъ романтичнаго бродягу:

— Сюда, Гекльберри!

— Самъ сюда, если теб нравится.

— Что это у тебя?

— Дохлая кошка.

— Покажи, Гекъ. Совсмъ окоченлая! Гд это ты добылъ?

— Купилъ у одного мальчика.

— Что далъ за нее?

— Далъ синій билетикъ и пузырь, который досталъ на бойн.

— А откуда у тебя явился синій билетикъ?

— Я купилъ его еще дв недли тому назадъ у Бена Роджерса за хлыстикъ.

— Но, скажи, куда годится дохлая кошка?

— Куда? Да ею сводятъ бородавки.