Похождения Тома Соуэра

Твен Марк

— Да полно же, за что бьете! Разбилъ ее Сидъ!

Тетя Полли остановилась въ недоумніи и Томъ ждалъ словъ любви и состраданія; но когда она пріобрла снова способность заговорить, то сказала только:

— Гмъ… Ты не получилъ даромъ ни одного шлепка, какъ бы тамъ ни было… Врно совершилъ какую-нибудь другую отчаянную проказу у меня за спиной, это уже несомннно.

Но ее все же мучила совсть и ей такъ и хотлось какъ-нибудь приголубить его, но она думала, что это будетъ своего рода сознаніемъ въ своей неправот и подрывомъ всякой дисциплины. Поэтому она молчала и занялась разнымъ дломъ, но съ горечью въ сердц. Томъ сидлъ, насупясь въ углу и торжествовалъ среди обиды. Онъ зналъ, что тетка готова въ душ встать на колни передъ нимъ, и былъ утшенъ этой мыслью, но не хотлъ выкидывать флага примиренія, не хотлъ замчать ничего подобнаго. Онъ чувствовалъ на себ заискивающій взглядъ, даже затемнявшійся, иногда слезою, но обходилъ его полнымъ невниманіемъ. Онъ воображалъ себя больнымъ и лежащимъ на смертномъ одр; тетка его наклонялась надъ нимъ, умоляя о малйшемъ слов прощенія, но онъ отвертывался къ стн и умиралъ, не произнеся этого слова… Что-то станетъ она чувствовать тогда?.. И ему представлялось, что его приносятъ съ рки, мертваго, съ

мокрыми волосами, блдными рученками, уже боле не проказничающими, и съ успокоившимся наболвшимъ сердечкомъ. Какъ она бросится тогда на его тло, какъ потекутъ на него ручьемъ ея слезы, и какъ уста ея станутъ молить Бога возвратить ей ея мальчика, котораго она уже никогда, никогда боле не станетъ обижать! Но онъ будетъ лежать блдный и холодный, не подавая никакого знака… бдный, маленькій страдалецъ, муки котораго кончились. И онъ растравлялъ свои чувства драматизмомъ такихъ картинъ, которыя ему нельзя было обнаружить, и он подавляли его, наполняли его глаза слезами, скатывавшимися внизъ, когда онъ моргалъ, и капавшими съ кончика его носа. Это любованіе своими горестями до того услаждало его, что онъ не хотлъ нарушать своего настроенія никакимъ суетнымъ весельемъ или оскорбительною утхою; оно было слишкомъ священно для такого вторженія, и потому, когда его кузина Мэри вбжала въ комнату, вся сіяя удовольствіемъ при возвращеніи домой, посл цлой «вчной» недли, которую она провела въ деревн, онъ всталъ и вышелъ вонъ изъ одной двери, какъ туча и мракъ, между тмъ какъ Мэри вносила въ другую солнечный лучъ и псню. Онъ направился вдаль отъ мстъ, излюбленныхъ мальчиками, избирая пустынные уголки, соотвтствовавшіе состоянію его духа. Длинный плотъ на рк сманилъ его, онъ услся на самомъ конц бревенъ и сталъ смотрть на печальную водную глубину, желая потонуть какъ-нибудь разомъ и безсознательно.

Потомъ онъ вспомнилъ о цвтк, вытащилъ его, уже увядшій и помятый, и это усилило его скорбное настроеніе. Ему хотлось угадать, будетъ-ли она жалть о немъ, если узнаетъ? Будетъ-ли она плакать и желать имть право обвить его шею руками и утшить его? Или же отвернется, какъ и остальной пустой свтъ? Эта картина преисполнила его такою смертельною, сладостной мукой, что онъ переиначивалъ ее въ душ такъ и сякъ, придавая ей все новое и разнообразное освщеніе, до тхъ поръ, пока не истрепалъ ее, такъ сказать, до нитки. Наконецъ, онъ поднялся съ мста, когда уже стемнло, и дошелъ въ половин десятаго или около десяти до той пустынной улицы, въ которой жила его неизвстная возлюбленная. Онъ пріостановился на минуту; до слуха его не долетало ни малйшаго звука; свча озаряла тусклымъ свтомъ одно завшанное окно во второмъ этаж… Здсь-ли обитель святыни?.. Онъ перелзъ черезъ изгородь, пробрался тайкомъ среди растеній до окна и смотрлъ на него долго и съ чувствомъ, потомъ легъ подъ нимъ на землю, протянувшись на спин, скрестивъ руки на груди и держа въ нихъ свой бдный завялый цвтокъ. И ему хотлось умереть такъ… одинокому въ хладномъ мір, безъ крова надъ своею безпріютною головой, безъ дружеской руки, которая отерла бы смертный потъ съ его чела, безъ чьего-либо любящаго лица, склонившагося надъ нимъ въ грозную минуту агоніи… И такимъ увидала бы его она, выглянувъ изъ окна на свтлое утро… И что же, прольетъ-ли она хоть одну слезу на жалкое бездыханное тло, вздохнетъ-ли хоть разъ при вид столь жестоко загубленной, столь безвременно скошенной жизни?

Окно поднялось; рзкій голосъ какой-то служанки нарушилъ священную тишину и потокъ воды окатилъ останки распростертаго навзничь страдальца!

Захлебнувшійся герой вскочилъ, фыркая для своего облегченія; вслдъ затмъ въ воздух что-то свистнуло, какъ летящій снарядъ; раздалось подавленное ругательство, какъ бы звякнуло разбитое стекло; какая-то маленькая, неопредленная тнь юркнула черезъ заборъ и скрылась въ темнот…

Немного спустя, въ то время, какъ Томъ, раздвшись, чтобы лечь въ постель, разсматривалъ свое мокрое платье при свт сальнаго огарка, Сидъ проснулся, но если у него зародилась хотя малйшая мысль длать заключенія изъ уликъ, онъ подавилъ ее и промолчалъ, потому что въ глазахъ Тома свтился недобрый огонекъ. Томъ улегся, не утруждая себя еще прочтеніемъ молитвъ, что Сидъ начерталъ тоже въ сердц своемъ.

ГЛАВА IV

Солнце поднялось надъ мирной землею и посылало свои лучи, какъ благословеніе, на спокойный поселокъ. Посл завтрака тетя Полли устроила домашнее богослуженіе; оно начиналось молитвою, составленною цликомъ изъ прочныхъ библейскихъ текстовъ, связанныхъ между собою лишь легкимъ цементомъ самостоятельнаго мышленія, а съ вершины этого сооруженія, какъ бы съ Синайской горы, она прочла грозную главу изъ Моисеева Закона.

Посл этого Томъ, такъ сказать, опоясалъ чресла свои, то есть принялся «долбить стихи». Сидъ выучилъ свой урокъ уже за нсколько дней передъ тмъ. Томъ напрягъ вс свои силы на запечатлніе въ своей памяти пяти стиховъ, причемъ выбралъ часть Нагорной проповди, потому что не могъ отыскать стиховъ покороче.

Черезъ полчаса у него составилось смутное представленіе о содержаніи урока, но и только, — вслдствіе того, что духъ его носился въ это время по всему пространству, обнимаемому человческой мыслью, а руки были заняты разными развлекающими длами. Мэри взяла у него книгу, чтобы спросить урокъ, и онъ началъ пытаться проложить себ дорогу среди тумана.

— Блаженны… мил… мил…

— Нищіе…

— Да, нищіе. Блаженны нищіе… мил…

— Духомъ…

— Блаженны нищіе духомъ, ибо они… они…

— Ихъ…

— Ибо ихъ. Блаженны нищіе духомъ, ибо ихъ… есть Царствіе небесное. Блаженны плачущіе, ибо они… они…

— Ут…

— Ибо они… мил…

— Ут…

— Ибо они ут… О, я не знаю, что это такое!

— Утш…

— О, утш… утш… Плачущіе… они… Да чтоже?.. Отчего ты не скажешь, Мэри? Зачмъ ты дразнишься?

— О, Томъ, бдная ты тупица, я вовсе не дразню тебя. Вовсе этого не хочу. Поучись-ка еще. Ты не сокрушайся, ты справишься. А если ты будешь знать, я подарю теб что-то хорошенькое. Ну, будь же умникомъ!

— Хорошо… Только что же это, Мэри? Скажи!..

— Не разспрашивай. Ты знаешь, что если я уже говорю, что хорошая вещь, то и будетъ хорошая.

— Смотри же, Мэри… Ну, ладно. Буду зубрить опять!

И онъ принялся «зубрить», и, благодаря двойному воздйствію любопытства и надежды на подарокъ, достигъ даже самаго блестящаго успха.

Мэри дала ему

новехонькій «барлоускій» ножикъ, стоящій двнадцать съ половиною центовъ; и восторгъ, охватившій Тома, потрясъ до основанія все его существо. Правда, что этимъ можемъ нельзя было ничего перерзать, но это былъ «настоящій» барлоускій, что сообщало ему величіе недосягаемое, хотя было неизвстно, откуда мальчики на Запад почерпнули мысль о томъ, что подобные ножи могутъ подвергаться позорной поддлк, и этотъ фактъ останется навсегда тайною, можетъ быть. Тому удалось произнести новымъ ножомъ насчки на шкаф и онъ приготовился поработать тмъ же порядкомъ надъ письменнымъ столомъ, но его позвали одваться, чтобы идти въ воскресную школу.

Мэри дала ему жестяной тазъ съ водой и кусомъ мыла; онъ вышелъ съ этимъ на крыльцо и поставилъ тазъ на скамейку, обмокнулъ мыло въ воду, отложилъ его, засучилъ себ рукава, вылилъ осторожно воду на землю, вошелъ опять въ кухню и сталъ усердно вытирать себ лицо полотенцемъ, которое висло за дверью. Но Мэри отняла у него полотенце и сказала:

— Не стыдно теб, Томъ? Можно-ли быть такимъ нехорошимъ? Отъ воды теб больно не будетъ.

Томъ былъ нсколько озадаченъ. Въ тазъ снова налили воды; онъ простоялъ надъ нимъ въ этотъ разъ, собираясь съ духомъ въ продолженіи нкотораго времени, потомъ глубоко потянулъ въ себя воздухъ и принялся за дло. Когда онъ воротился въ кухню, зажмуря глаза и ища ощупью полотенца, то струи воды и обмылки на его лиц свидтельствовали съ почетомъ въ его пользу. Но когда онъ выглянулъ изъ полотенца, то оказался все же въ неудовлетворительномъ вид: чистая территорія заканчивалась у его подбородка и скулъ, какъ маска; остальное пространство оказывалось невоздланной почвой, покрывавшей темнымъ слоемъ его лобъ и всю шею вплоть до затылка. Мэри принялась сама за него, и когда покончила съ нимъ, онъ сталъ похожъ на человка — и брата нашего, безъ цвтныхъ различій. Она тщательно причесала его напомаженные волоса, приведя въ красивую симметрію его короткія кудряшки. (Онъ втайн старался разглаживать ихъ, трудясь надъ этимъ очень упорно и притискивая волоса къ голов, потому что считалъ локоны чмъ-то бабьимъ, и его собственная кудрявость приводила его въ отчаяніе). Потомъ Мэри вынула его платье, которое надвалось ему только по воскресеньямъ въ теченіе двухъ лтъ, — оно называлось просто «его другой костюмъ», что даетъ намъ понятіе о всемъ объем его гардероба. Когда онъ одлся, она «привела его въ порядокъ»: застегнула его чистенькую блузу до самаго подбородка, отвернула широкій воротникъ его рубашки ему на плечи, почистила все на немъ и увнчала его шляпой изъ пестрой соломы. Томъ казался теперь несравненно изящне, но тоже и угнетенне; да и былъ онъ дйствительно угнетенъ, потому что вся эта одежда стсняла его, а опрятность ея просто его раздражала. Онъ надялся, что Мэри забудетъ о башмакахъ, но надежда оказалась тщетною: Мэри смазала ихъ саломъ, по обыкновенію, и подала ему. Онъ вышелъ изъ себя и сказалъ, что его всегда заставляютъ длать то, что ему противно. Но Мэри проговорила убдительно:

— Ну, Томъ, будь умницей!

Онъ обулся, огрызаясь. Мэри собралась мигомъ, и вс трое дтей пошли въ воскресную школу, — мсто, ненавидимое Томомъ отъ всей души; а Сидъ и Мэри очень любили ее.

Занятія въ воскресной школ продолжались съ девяти до половины одиннадцатаго; затмъ слдовала церковная служба. Мэри и Сидъ оставались добровольно на проповдь; Томъ оставался тоже, но по причинамъ, независящимъ отъ него. Церковныя, необитыя ничмъ, скамьи съ высокими спинками могли вмщать до трехсотъ человкъ; самый храмъ былъ маленькое, простое зданьеце съ какою-то клтушкою надъ нимъ вмсто колокольни. При вход Томъ отсталъ на шагъ и спросилъ у одного товарища, одтаго по праздничному:

— Слушай, Билль, есть у тебя желтый билетикъ?

— Есть.

— За сколько отдашь?

— А что ты даешь?

— Кусокъ лакрицы и крючекъ на удочку.

— Покажи-ка.

Томъ показалъ. Товаръ былъ хорошъ и перешелъ изъ рукъ въ руки. Посл того Томъ обмнялъ пару блыхъ «сплавокъ» на три красныхъ билетика, и отдалъ еще разную мелочь за пару синихъ. Онъ обобралъ такимъ образомъ многихъ подошедшихъ еще мальчиковъ, покупая билетики всякихъ цвтовъ въ продолженіи десяти или пятнадцати минутъ, посл чего вошелъ въ церковь съ цлою толпой чисто одтыхъ мальчиковъ и двочекъ, добрался до своего мста и завелъ ссору съ первымъ попавшимся ему мальчикомъ. Учитель, пожилой, степенный человкъ, рознялъ ихъ, но лишь только повернулся къ нимъ спиной, Томъ дернулъ за волосы мальчика, сидвшаго на ближайшей передъ нимъ скамь, представясь совершенно погруженнымъ въ свою книгу, когда тотъ обернулся; потомъ укололъ булавкой другого мальчика, чтобы услышать, какъ онъ вскрикнетъ:- «Ой!» и подвергся новому выговору отъ учителя. Вссь классъ Тома былъ на одинъ образецъ: неспокойные, шумливые, надодливые ребята. Когда у нихъ спрашивали уроки, ни одинъ изъ нихъ не зналъ ни чего твердо; каждому приходилось подсказывать все время. Но, какъ никакъ, а все же они плелись и вознаграждались синими билетиками съ отпечатаннымъ на нихъ священнымъ текстомъ; каждый синій билетикъ выдавался за выученные два стиха, а десять синихъ билетиковъ равнялись одному красному и могли быть обмнены на него; десять красныхъ были опять равномрны одному желтому, а за десять желтыхъ выдавали ученику Библію въ очень простомъ переплет (стоила она только сорокъ центовъ въ т блаженныя времена). У многихъ-ли изъ моихъ читателей хватитъ способности и охоты выучить дв тысячи стиховъ, даже и Библію съ иллюстраціями Доре? И, однако же, Мэри получила дв Библіи такимъ образомъ, усердно трудясь два года, а одинъ мальчикъ нмецкаго происхожденія заработалъ себ даже четыре или пять. Онъ проговорилъ однажды три тысячи стиховъ безъ передышки, но такое умственное напряженіе оказалось слишкомъ сильнымъ и, съ этого самого дня онъ сталъ полуидіотомъ, что было большою потерею для школы, потому что во всхъ торжественныхъ случаяхъ, при публик, вызывали этого мальчика и заставляли его, по выраженію Тома, «распускать хвостъ». Одни только старшіе ученики дорожили своими билетиками и корпли надъ своею скучною задачей съ цлью заполучить Библію, и потому выдача этой преміи была рдкимъ и достопамятнымъ событіемъ. Ученикъ, добившійся ея, такъ возвеличивался въ этотъ день, что сердца всхъ прочихъ загорались тутъ же живйшимъ соревнованіемъ, которое не потухало, зачастую, даже въ теченіе двухъ недль. Весьма вроятно, что духовный желудокъ Тома не алкалъ никогда въ дйствительности этой награды по существу, но несомннно, что мальчикъ стремился всмъ существомъ своимъ къ той слав и блеску, которые она приносила съ собою.