Поле Куликово
Шрифт:
– А ну, подержите копьё!
– Обхватив бочонок, поднял. В лицо пахнуло едучим дымом, обожгло руки сквозь кольчужные рукавицы.
– Расступи-ись!
Ратники, метавшие вниз камни, отпрянули, Вавила, заслоняясь бочонком, шагнул на край стены между зубцами. Одна за другой две стрелы скребнули железо, толкнуло в плечо. В двух локтях от его ног в стену упирались толстые жерди с суковатыми поперечинами. По лестнице, прикрывая головы и спины круглыми щитами, по двое в ряд ползли вверх квадратные люди в серых кожах. Из-под щита глянуло смуглое, искажённое страхом и злобой лицо, сверкнули оскаленные зубы, ордынец закричал, и Вавиле послышалось рычание. В смоляном дыму он уловил запах зверя. Эти люди шли убивать людей, и он стоял здесь, чтобы убивать их. Что же такое случилось, если разумные существа, пастухи, с которыми он два года назад беседовал у ночного костра в Диком Поле, уступавшие ему возле огня лучшее место, старавшиеся угостить лучшим куском баранины, - эти пастухи превратились в зверей и его сделали зверем?..
– Бочку не кидай!
– Вавила опрокинул бочонок, успев увидеть, как чёрная завеса хлынула на щиты и спины, отскочил
– Ага, не нравится, крысюги!
– кричал молодой ополченец, швыряя вниз камни. Кто-то выдернул стрелу, засевшую в кольчуге.
– Ух, здоров - ты, пушкарь!
Вавила, тюфяк порвало, што делать?
– Берите сулицы, камни! Стоять - драться!
Тянуло глянуть на дело собственных рук. Подняв брошенный щит, он приблизился к проёму между зубцами. Лестница в потёках смолы, люди с неё исчезли, внизу беснуётся серая толпа. За рвом полыхают багровые дымные костры, мечутся горящие воины. Приказ воеводы Остея исполнялся - машины непрерывно метали в гущу врагов горшки и бочонки огненной смеси. Рёв осаждающих усилился, заглушив бубны и трубы, даже выстрелы тюфяков кажутся хлопками, и только визги падающих с лестниц, вопли пронзённых копьями и заживо сгорающих в греческом огне прорезают крик штурмующих. Война сидела в душе Вавилы острой болью от смертельной раны десятилетнего сынишки, и до того был отвратен её лик, залитый кровью и грязью, покрытый струпьями и язвами ожогов, воняющий мертвечиной, что он даже не мог её ненавидеть. Он не понимал этих людей, несущих войну на своих мечах и копьях. Они позволяли гнать себя на стены, где их убивают, палят и обваривают, и они прут на убой только ради того, чтобы потом перебирать чужие окровавленные тряпки, стаскивать перстни с отрубленных пальцев и доспехи с окостеневших мертвецов, считать монеты в чужих кошельках, накидывать путы на женщин и детей. Но даже всё это у них отберут, оставив каждому мизерную часть, не покрывающую и сотой доли того ужаса, который они сейчас переживают. А те негодяи, что вызвали войну, кому и перепадёт львиная доля военной добычи - ханы, мурзы и торгаши, находятся на расстоянии, недоступном ни одной стреле или пушечному ядру.
Нет, люди на войне - хуже зверей. Те хоть поодиночке дерутся за свои охотничьи угодья и почти никогда не доводят дело до смертоубийства: даже сильнейший, вторгнувшись в чужие владения, уважает права старого хозяина и обычно отступает, исполнив ритуал ответных угроз, необходимый для соблюдения достоинства.
...Стрелы стучали в щит, Вавила словно не замечал их. Шагах в тридцати слева, вблизи стрельницы, из которой время от времени извергал клубы дыма короткорылый тюфяк, нападающие установили сдвоенную лестницу. По трое в ряд по ней лезли воины в железных бронях. Их сомкнутые щиты образовали движущуюся черепаху, с которой скатывались пудовые камни. Бойцы там, видно, специально подобраны из богатуров Орды. Даже кипящая смола, пролившись на черепаху, не остановила её движения. Может, хан бросил сюда своих личных нукеров, а это - такие звери, что и в пекло полезут по слову владыки.
Схватив рогатину, Вавила кинулся к опасному месту, на ходу крикнул ополченцам, принимавшим очередной бочонок смолы, чтобы тащили за ним следом. Пушкари придвигали заряженный тюфяк к стрельнице, готовясь выпалить, Вавила издали закричал:
– Стой, не пали!
Лица пушкарей обратились к подбегающему. Он ухватил тюфяк за колоду, оторвал от бойницы, сунул дымящийся витень в руки оглохшему от стрельбы Проньке, поволок тюфяк по стене к снятому заборолу, где несколько ополченцев, подскакивая к проёму, бросали вниз камни и шарахались от стрел за зубцы. Суетливость ратников выдавала их малоопытность, а также отсутствие сильной руки и твёрдой воли десятского начальника. Вот ещё почему враг здесь забрался так высоко. Кузнечане сейчас несли самые большие потери, их всё время пополняли ратники запасных сотен. Вавила развернул тюфяк, направляя жерло в проём между зубцами. Успеть бы!.. Пронька и какой-то незнакомый парень помогали ему, и всё же пушкари не успели. Ополченцы прянули в стороны, и в проёме возникли квадратные щиты в смоляных потёках, сверкнули синеватые кривые лезвия, леденящий душу визг покрылся рёвом:
– Хурра-гх!..
Будто с неба свалился Клещ со своими молотобойцами. Вавила лишь мельком увидел его сухое, железного цвета лицо - алебарда кузнецкого старшины надвое распластала щит первого вскочившего на стену врага, и тот, взмахнув мечом, спиной назад рухнул в пустоту. Клещ уколом алебарды встретил второго нукера, пытаясь сбросить, но тот, оставив щит на острие, нырнул под алебарду, выбросил меч вперёд, и только двухслойный панцирь спас Клеща от смерти - Вавила видел, как остриё клинка рассекло верхний слой кольчуги. Клещ от удара качнулся назад, древком алебарды стал молотить врага по голове. Ещё трое закованных в железо ордынцев скрестили оружие с копьями ополченцев, а над стеной появлялись новые щиты и железные шлемы.
Встав над тюфяком, Вавила обеими руками приподнял горячий ствол, в упор направляя жерло на скученных врагов.
– Пали, Пронька!
Теснимые справа копьями кузнечан, враги полезли на левую сторону, расправляясь с малоопытными ополченцами. Уже русская сулица, оказавшаяся в руках вислоусого, с налитыми кровью бычьими глазами ордынца, заносилась, угрожая пушкарям, и Вавила, едва удерживая ствол, не думая о том, что может погибнуть от собственного выстрела, самыми страшными словами клял Проньку, требуя подпалить затравку. То ли пушкарь расслышал, то ли увидел, что выбирать уже не приходится, ибо смерть подступила к ним, - перед зажмуренными глазами Вавилы разлилось красное, гром и безмолвие слились, серный дым ворвался в ноздри, ствол выпал из рук, и он открыл глаза, не зная, какой мир увидит: здешний или преисподнюю - ведь уходя из жизни с проклятьями на устах, какими осыпал
Воины Кутлабуги постарались оправдаться в глазах хана за неудачи прошлого приступа. Удлинив и связав лестницы, чтобы защитникам крепости труднее было сталкивать их, они лезли наверх, не считаясь с потерями. Много окровавленных и обожжённых тел скатилось в тот день по крутому берегу в струи Неглинки. Запруженная мертвецами, она к концу приступа вздулась красной водой, мешая свежим сотням подступать к стене. Упорство крымчаков едва не принесло им успеха. В двух местах штурмующие ворвались на стену. Близ Неглинской башни Томила повёл в бой левое крыло кузнечан, и стена была скоро очищена, а лестницы зажжены горшками греческого огня, но в другом месте, между запертой изнутри серединной башенкой и сотней кожевников, нескольким десяткам врагов удалось закрепиться. Боковым выстрелом тюфяка из башни сдвоенная лестница была разрушена, и пока подтаскивались новые, ордынцы образовали на трёхметровой ширины стене сплошной ёж копий, отстреливались из луков, выигрывая время. Лишь Каримке с его силой удалось раздвинуть чужие копья, втиснуться между ними. Из задних рядов стальные лезвия упёрлись ему в грудь и отбросили - дощатая броня спасла старшину кожевников от смерти. Скованное узостью стены, тяжелорукое воинство Каримки не могло столкнуть врагов, и вынуждено было взяться за луки. Стоя друг против друга, две враждебные стенки сыпали калёным железом, но соединённые вместе щиты не пропускали стрел. Но вовремя подоспели конники с Соборной площади. Придвинув одну из внутренних лестниц к захваченному врагом участку, они устремились вверх по её ступеням, ордынский ёж рассыпался, и после короткой резни Каримка сбросил в Неглинку последнего ордынца. Почти треть кожевников была убита и ранена, на панцире Каримки не было пластины, которую бы не оцарапало вражеское железо, шлем иссечён, забрало погнуто, на щеке набух громадный синяк, и левый глаз старшины едва светился из узкой щелочки.
В разгар схватки у Неглинской башни стрела арбалета пробила грудь боярина Томилы. Давно позабыв о ссоре с ним, ратники снимали шапки и утирали слёзы, когда старого воина уносили вниз. Здесь, на неглинской стороне, Томила стал тем же, кем на фроловской Олекса.
В тот день пушкарю Вавиле суждено было пережить еще одну утрату: возле Москворецкой башни в ожесточённой схватке с нукерами Батар-бека погиб его друг, любимец всех ополченцев и душа бронной сотни Данила Рублёв.
Стрелу, обёрнутую пергаментом, Тохтамышу принесли в разгар приступа. Лазутчик сообщал: "Великий хан, московиты будут сражаться до последнего. Воду отравить нельзя, потому что в Кремле есть ключи. Съестные припасы попрятаны в разных местах и охраняются. Заставь их отворить ворота хотя бы для встречи посла. Я сделаю так, что закрыть ворота они не сумеют. Только пусть твои воины не мешкают". Письмо было от Некомата, другие лазутчики молчали. Нынешний приступ начинался будто успешнее, но когда из-за дыма глянуло солнце, все четыре тарана горели, даже не поколебав московских ворот и стены, а потом и поднявшиеся наверх нукеры были сброшены в ров. Слева от своего тумена, на взгорке, хан различал фигуру темника Батар-бека, понуро сидящего на рослом чалом мерине. И старый волк обломал зубы о московский камень. Два года назад он видел поражение Мамая на Непрядве и вот снова понапрасну теряет лучших воинов. Если Москву взять не удастся, не потянет ли Батар-бека искать нового владыку, как потянуло с Куликова поля?
Через три часа после начала приступа толпы степняков хлынули от стены Кремля без приказа. Хан удалился в ставку, чтобы не смотреть на своё поражение, но ощущал его, кажется, всем телом. Когда он снова вышел наружу, под стеной лишь чадили тараны да брошенные катапульты тянули вверх свои шеи. Тохтамыш велел Караче вызвать темников и Шихомата с Адашем, а также послать в обоз за нижегородскими княжичами. До сих пор он держал их вдали от себя, приняв лишь покорную грамоту их отца. Настало время прибегнуть к услугам княжат.
– Передай также начальникам тысяч: десятников, чьи воины первыми побежали от стен, взять под стражу.
X
Адам с Олексой, сидя на стене, закусывали снедью, принесённой жёнкой Адама. Обоим пришлось хорошо потрудиться - Адам расстрелял три запаса стрел из саадака, Олекса не считал, сколько сулиц и пудовых камней своими руками свергнул на головы штурмующих. Вавилу отослали к лекарям: он будто стал различать звуки, но жаловался на боль в ушах.