Поле Куликово

Иванов Сергей Иванович

Поднявшемуся на средний ярус Олексе главный воевода поручил стену от Москворецкой башни до Никольских ворот.

– Я - к Томиле, на неглинскую сторону, - сказал он.
– Там - послабее стена, а врагов - не меньше. Ну, пушкари, не осрамитесь.

– Будь спокоен, государь.
– Лицо Вавилы осветила улыбка.

Народ в Кремле толпился вокруг колоколен, ловил каждое слово наблюдателей, взобравшихся на купола к неудовольствию ворон и галок. Конники стояли на площади, готовые мчаться туда, где потребуется их помощь.

Тохтамыш в ту ночь не сомкнул глаз, зато к рассвету все его тумены заняли положение для приступа, а на стругах

перевезли заготовки для осадных машин. Их ещё надо было подтянуть к стенам крепости и собрать, но Тохтамыш надеялся, что машины ему не потребуются. Ночью принесли две стрелы, подобранные близ рва, где воины Шихомата оставили вечером жёлтые флажки, заметные издалека. Помеченные таинственным составом, секрет которого знали немногие арабские алхимики, эти стрелы светились ночью, найти их в темноте не составляло труда. Записки, вложенные в стрелы, оказались похожими. В Кремле не один лазутчик старался для хана. "Ищите обиженных, и вы найдёте тех, кто станет нашими ушами, глазами и руками", - говорил Тохтамыш своим посланникам и доверенным купцам, ходившим в русские города. Они искали и находили. Один из старых доброхотов сообщал, что его люди учинили в крепости пьянство, к утру все будут мертвецки спать и город можно взять коротким приступом. Вторую стрелу прислал Некомат. Гульбище он приписывал своим стараниям и убеждал хана не медлить. Пьяные часовые к утру уснут на стенах, и десятка два храбрецов, взобравшись наверх, перебьют стражу. Он будет ждать их всю ночь возле Фроловской башни.

Хан усмехался, уверенный, что московская чернь дорвалась до винных погребов, чтобы утопить во хмелю страх. Но весть была отрадной, она сулила скорое возмездие за смерть сына. Его разведчики слышали в крепости пьяные песни и крики, однако стены со всех сторон охранялись. Лазутчики переоценили силу вин и медов. Тохтамыш на бескровную победу не рассчитывал. Следовало завалить рвы, потом - общий приступ, и похмельное мужичьё побежит со стен. Чтобы не терять воинов, Адаш советовал послать на засыпку рвов пленных, Батар-бек возразил ему: "Волчат не посылают кусать волчицу. Они бросят телеги и побегут к стене".
– "Ты думаешь, им отворят ворота?" - "Не думаю. Им сбросят верёвочные лестницы".
– "Тогда наши всадники перестреляют их".
– "Со стен тоже будут стрелять, некоторые могут уйти. Зачем посылать врагу лишние вести?" Батар-бек лучше знал русов, и Тохтамыш согласился с ним.

Потеря многих воинов при засыпке рвов насторожила и обозлила хана. Но дело всё-таки сделано. Рвы - не так глубоки. По чапарам, брошенным на затопленные телеги, одетые в броню воины донесут до стен длинные лестницы. И тогда войско Орды хлынет в Кремль.

Тохтамыш знал, что большие крепости берёт чаще всего не сила, а время, когда иссякают запасы, люди слабеют телом и духом, мучимые оторванностью от мира и чувством безнадёжности. Но топтаться под стенами Орде нельзя. Мало того, что Дмитрий, собрав войско, может ударить в спину. Чтобы кормиться и жить, Орда должна двигаться. Многие десятки тысяч лошадей пожирают травы, засеянные поля, запасы зерна и сена. Через день-другой уже надо будет налаживать снабжение фуражом, а к этому Орда не приучена и не готова. Москву требовалось взять штурмом.

Для приступа каждый тумен выделил три тысячи спешенных воинов и полторы тысячи конных - для прикрытия. Себе Тохтамыш взял главные ворота Москвы - Фроловские и прилегающую к ним стену. Справа, со стороны Неглинки, западную сторону Кремля будет штурмовать Кутлабуга. В августе на русских реках межень, Неглинка обмелела, но после спуска прудов её устье оказалось топким, и тумен крымчаков сосредоточился на узкой полосе

сожжённого Занеглименья. Слева - тумен Батар-бека, ему брать стену от угловой Москворецкой башни до Набатной. Впереди своих Тохтамыш поставил воинов Кази-бея, пообещав им всю добычу, какую они захватят.

Нукеры уже развернули ставку хана на площади, возле сгоревшей церкви, к серому рассветному небу взметнулись высокие шесты с сигнальными стягами, в готовности стояли верховые рассыльные. Хан, однако, не слезал с седла. Затерянный среди конных и пеших потоков, он всматривался в белые, с подпалинами, стены и нависающие над ними башни. За спиной хана, в походной палатке, спрятанное в долблёном гробу-саркофаге, лежало тело Акхози, и хан поклялся не покидать седла, пока его первый воин не ступит на московскую стену.

От Фроловской башни Олекса шёл к Набатной. Он был в своём чёрном панцире и стальном шишаке с поднятым забралом, ноги спереди прикрыты стальными набедренниками и поножами. Заглядывая в бойницы, говорил ополченцам:

– Главной силой попрут здесь, между башнями. Готовьтесь. Всем пушкарям запалить витни! Эй, там, внизу, не спите?

– Оно б не мешало, Олекса Дмитрич.

– Смотрите у меня, дьяволы похмельные! Замените-ка большие камни в машинах ядрами помельче, да с перепою-то не сыпаните их нам на голову.

– Не боись, боярин, весь горошек Орде достанется.

Олекса продолжал путь, проверяя в нишах припасы камней и стрел, заглядывая в поднятые наверх бочки горячей смолы, морщился от едкого дыма. Встретил Рублёва и пошёл рядом, расспрашивая, проверяя расстановку копейщиков, крючников, пращников и стрелков бронной сотни. Тех, кому тесно было у бойниц и стрельниц, гнал со стены - ещё много раз придётся сменять воинов, и чем больше их - в запасе, тем крепче оборона.

В бойницы русские стрелки видели, как на высоких шестах, поставленных у большой белой вежи, затрепетали громадные стяги ядовито-жёлтого цвета, и тогда во вражеском стане забили бубны и тулумбасы и взревели трубы. Конные лавы стронулись и покатились к московской стене.

– Они што, верхами на приступ?!
– изумился кто-то рядом с Адамом, но конные лавы разорвались, вытягиваясь в колонны, а в промежутки хлынули пешие в кожаных и железных бронях, с круглыми щитами в руках. Штурмующие бежали к стене, неся на плечах деревянные лестницы. Будто мощный пресс гнал серый человеческий поток, посверкивающий железом мечей, копий и секир, казалось, ему не будет конца. Огненные шереширы вонзались в толпы бегущих, но в грохоте бубнов, свисте дудок и рёве труб тонули человеческие крики, серая волна набегала.

– Пора, пушкарь!
– Адам махнул Вавиле. Тот перекрестился, приложил ко рту ладони, крикнул вдоль стены:

– Пали!
– Подбежал к противоположному проёму башни, гаркнул в другую сторону.
– Пали нечистую силу!
– Кинулся к пушке, выхватил фитиль у Беско, сунул в затравочное отверстие.

В стрельницах башен и между зубцами стен сверкнули длинные огни. Показалось, будто каменная стена рухнула, обволакиваясь тучами молочно-сизой пыли, и от её тяжести с грохотом проломилась земля. Оглушённые ополченцы, ничего не видя за облаками дыма, разевали рты, таращились друг на друга, дивились тому, что уцелели среди сатанинского грома и серного смрада. Никогда ещё Москва не слышала одновременного залпа стольких тюфяков и пушек. Сизые тучи истаивали, разрастаясь, трубы и бубны Орды замолкли, лишь визжали кони да крики изувеченных бились о стену, не достигая Небес. Когда смыло серую пелену, стало видно, что осаждающие бегут от крепости, побросав лестницы и большие щиты.