Поле Куликово
Шрифт:
Глашатай умолк, мурза поднял голову и заговорил:
– Я тебя встречу, князь, и ты увидишь - я сделаю это лучше твоего.
– Мурза усмехнулся.
– А теперь спускайте вашу верёвку, я должен передать тебе обе грамоты.
По останкам сгоревшего тарана и ограждений Карача добрался до ворот, постучал пальцем в железо. Потом привязал пергаменты к спущенному шнуру. Отъезжая, крикнул:
– Великий хан приглашает вас посмотреть на казнь его ослушников и ваших обидчиков. Советую тебе, князь, поступить со своими ослушниками так же!
Ордынцы поскакали
– Пусть все прочтут. Через два часа у меня - дума. Я на казни смотреть не охотник, вы же - как хотите.
Олекса прочёл грамоту последним. На клочке пергамента с золотой печатью в виде оскаленного тигра всего две строчки: "Приди ко мне завтра со всеми боярами - будешь жив и славен. Великий хан Тохтамыш".
Архимандриты вскрикнули разом: от недвижных линий войска Орды отделилось шесть длинных телег, запряжённых верблюдами. На всех арбах среди вооружённых стражников стояли люди в длинных белых саванах. Телеги разделились, каждая направилась к одной из метательных машин. Рычаги катапульт с овальными ложками были спущены и упирались в ограничительные балки, наклонно уходя вверх. Ополченцы поснимали заборола и следили, как арбы останавливались под этими "змеиными головами". Стало видно: люди в саванах обвиты бечёвкой.
– Строгонек хан-то со своими мурзами, - заметил Морозов.
– Похоже, их и вправду повесят.
– Мурзы ли то, Иван Семёныч?
– отозвался Олекса.
– Прими, Господи, их грешные души.
– Яков перекрестился.
– Не услышит, отче, Господь твоей молитвы - нехристи оне.
– Э, боярин, то Божье дело - слушать аль не слушать человеческие молитвы. Наше дело - о всякой душе молить Его, прощая и врагов в их смертный час.
– Кого прощать?
– спросил Олекса.
– Этих насильников и детоубийц? Иное слово слышали мы от Сергия, когда шли на Мамая.
– Ты - воин, Олекса, я же - монах. И почём тебе знать все молитвы святого Сергия?
Рослый Симеон хмурился, сжимая в руке серебряный крест с крупным яхонтом. Он ходил по осаждённому Кремлю в парчовой ризе и белом клобуке, отпевал усопших и целил раненых, его глаза запали от бессонных ночей, но взор был ясен и пронзителен. Даже обиженный им Морозов посматривал на владыку монастыря с почтением и робостью. Сейчас, наблюдая, как стражники с ближней арбы захлёстывают аркан за дышло катапульты, Симеон не вытерпел и ругнулся:
– От нечистые! Мало им смертоубийства - позорище устроили. Будто хан не мог своих ослушников втихую сказнить.
– Для нас устроили, святой отец. Нам показывают, как расправляется хан с неугодными. Не знаю, чем эти провинились, но только не тем, што полезли на стену первыми.
Стражники, набросив петлю на шею связанного, стегнули верблюдов, арба дёрнулась, и казнённый повис, раскачиваясь над землёй. Скоро на дышлах шести катапульт висело по белой фигуре. Один повешенный оборвался, его ударили по голове палицей и вздёрнули снова. Повозки, стуча по земле колёсами, потянулись обратно.
В
– Повелитель приветствует вас в своей веже.
Кирдяпа первым разогнулся, сопя и утираясь, за ним - худощавый, широколицый Семён. Устраивались, неловко подогнув ноги, потом уставились на хана с боязливым любопытством. Кроме Шихомата, в ставке хана находился Адаш, сидящий в углу. Темников не было, Зелени-Салтан обшаривал с отрядом окрестности города. Тохтамыш заговорил, едва раздвигая губы:
– Я - доволен великим нижегородским князем. Таких верных улусников я берегу. Мы жалуем вашего отца ярлыком на его удел.
Княжичи стали кланяться, Кирдяпа забубнил:
– Великой царь, велел бы ты отписать на наше имя и Городец со всеми вотчинами. Наш дядя Борис Константиныч владеет той землёй не по правде. Воровал он против отца не единожды, то Митрей Московской посадил ево в Городце, вот ей-Бо!
– Кирдяпа перекрестился.
Жадность этого княжонка была известна Тохтамышу. Сейчас он видел то ли глупца, то ли человека, одуревшего от алчности. Разве не московский князь помог их отцу усидеть на нижегородском столе, спровадив в Городец князя Бориса?
– Мне известно, - сказал хан, - что Борис держит удел по уговору с вашим отцом. Однако мы подумаем.
Семён глянул на брата, тот отёр потный лоб.
– Великой хан, право князей суздальских на великое Владимирское княжение - стариннее московского. Кабы жили мы по старине, дак тебе бы и горюшка не знать. От Митрея Московского - всё смутьянство. И наш отец звал ево к ханскому ярлыку, он же с войском явился, силой взял владимирской стол.
Хан щурился и молчал.
– Царь наш пресветлай, - гудел Кирдяпа, - доколе ж терпеть нам утеснения и обиды от московского князя? Отдал бы Володимир нашему отцу, а мне хотя бы наместником в Москве - да я бы!..
– Кирдяпа задохнулся от чувства, отёр лицо, глаза на толстом лице замаслились.
– Я рубаху с себя сыму, штоб тебе, великой хан, убытку не знать. А уж народишко-т беспутный во как зажму!
– Он потряс кулаком.
Хан смотрел на расходившегося княжонка. Не преувеличивал ли издалека силы Донского? Вот он, русский удельник, ничуть не изменился: брату глотку порвёт, чтобы только не покоряться ему или выхватить у него кусок. Но в Орде не то ли? Кто теперь пресмыкается перед Тимуром, клянча золото и войско для свержения поднявшегося Тохтамыша? Не приведи Аллах потерпеть поражение на московской земле!
Но на Руси таких болванов, как этот, надо беречь. Ведь он верит, что хан в силах посадить его князем в Москве.