Поле Куликово

Иванов Сергей Иванович

– Ну, молодец.

Неслышно ступая по камню мягкими моршнями, Адам продолжал путь по стене - к соседям. Звуки прилетают не только из детинца. За рвом, на сгоревшем посаде, будто кто-то всё время бегает на мягких лапах, а вот - отдалённый топот копыт. Не ордынцы ли шныряют поблизости? Чернеет задранный выше стены рычаг фрондиболы, снизу доносится храп - возле метательных машин спят ополченцы. Адам остановился, затаил дыхание. Будто тетива прозвенела, и - шелест летящей стрелы над стеной. С минуту стоял, прислушиваясь, но звук не повторился. Помстилось? А может, кто и спьяну стрельнул в небо. Сквозь тонкую облачность проглянул ущербный месяц, звёзд не

видно.

Между башнями встретились с Олексой.

– Тишина, - сказал Адам.
– Угомонились.

– Тишина, говоришь? Ну-ка, слушай...

Те же шепотливые звуки в ночи стали чётче. Теперь казалось: большое стадо пролётных птиц село на озеро, и ухо ловит их попискивание, покрякивание и шорохи крыльев.

– Может, бор пошумливает? Или птицы?

– Телеги это, много телег.

– Но топот копыт?..

– Не те копыта, Адам. На верблюдах едут. А то и на лошадях с обмотанными копытами. Не иначе Орда собирается ров засыпать. К рассвету как раз подойдёт.

Адам поверил разведчику и молчал.

– Ночное гульбище и этот обоз одна рука направила.

– Не уж то в Кремле есть лазутчики?

– Раньше бы и я не поверил, а вечор тряхнул кое-кого и понял: есть. Не сама собой попойка учинилась, кто-то нам устроил её. И сразу в разных местах. Хотел я взять Жирошку - не нашёл. Пошто он скрылся и кто его прячет?

– Может, бояре упредили после моего навета?

– Может, и так. Боюсь, не один он тут хану доброхотствует. Ты подыми-ка десятских, поглядывайте в оба. Я вниз пойду. Устроили нам ночку, пьяные морды. Надо бы иных судить завтра, да, пожалуй, не до того будет.

IX

Выстрел сигнального тюфяка сотряс предрассветный Кремль. Забрехали собаки, вскипел в темноте шорох крыл, грай вороньих и галочьих станиц. Загудели колокола. Соборной площадью проскакали всадники, направляясь к Фроловским воротам. Из домов, клетей, шатров выбегали сонные люди, натягивали доспехи, хватали щиты, копья и топоры, иные, рыча и бранясь, совали тяжёлые головы в кадки с водой и колоды, из которых поят скот. Голоса начальников сбивали ополченцев в отряды, и они бегом спешили к своим местам под стеной. Монахи с пением несли иконы.

Над московским холмом пробивался рассвет, стали проглядывать купола церквей и белые стены, по которым бегали люди. Шла суета и на земле, возле фрондибол и подъёмников, смольники раздували огнища под большими чёрными котлами. На площадь выехала конная сотня. Олекса кричал дозорному, сидящему на колокольне Успенского собора:

– Што видишь, отроче?

– Покуда - одна темь!
– ответил сверху молодой голос.

Остей, разослав бояр, поднялся во Фроловскую башню. Стоя перед бойницей, он старался рассмотреть, что же там шевелится, серое, длинное, среди чёрного пожарища? Молчали стрелки у соседних бойниц, молчали пушкари, и Адам рядом с князем тоже помалкивал. Сумерки сползали с холма к Неглинке.

– Щиты?
– удивился Остей.

– Да, государь, чапары.

Уже различались тёмные прорези в чапарах - в больших деревянных щитах, какими ограждают воинский лагерь в поле. Чапары перемещались, приближаясь к стене, и в сумерках казалось, извивается гигантская серая змея, двигаясь боком.

– Они прикрывают пешцев?
– спросил Остей, не видевший подобного.

– Олекса сказывал: ночью нагнали телег с землёй, головёшками, сучьями и всякой дрянью, а теперь подкатывают

их - рвы завалить.

– Где - Олекса?

– Да он же - с конными на площади.

Пошлите за ним. Там же довольно наместника.

Колокола смолкли. У бойниц ждали стрелки. Под стеной в готовности стояли ополченческие сотни. Вчерашние гуляки, кто про себя, кто полушёпотом, проклинали ночное "веселье".

По стене передали приказ воеводы: пороки зарядить шереширами, метательные машины - горшками с греческим огнём и горючей смолой. Там и тут зачакали огнива, задымились подожжённые факела. Стена чапаров надвигалась почти во всю длину рва со стороны Посада, - значит, здесь и готовится приступ. Стали видны и всадники, мелькающие в отдалении. Может, они подгоняют тех, кто толкает телеги?

– Пустить шереширы!
– приказал Остей.

В изложницах пороков, укреплённых между зубцами по обе стороны башни, вспыхнули от факелов громадные, просмолённые стрелы. С глухим звоном распрямились большие луки, и пылающие копья, протянув за собой чёрные полосы дыма, вонзались в щиты, пробивая доски насквозь. Послышались крики людей, несколько чапаров свалилось, открыв ряды гружённых землёй повозок: передние были запряжены низенькими лошадками, задние тащили люди в лохматых шапках и серых кожах со щитами за спиной. В них полетели стрелы из бойниц, вызвав крики боли и ярости. Ордынцы настёгивали лошадей, те, обезумев от огня, ударов и воплей, рванулись вперёд, перешли на бег и люди, волокущие повозки, на ходу они перебрасывали щиты на грудь, спеша заслониться от стрел. Над стеной тоже завыла, засвистала перёная смерть - стреляли всадники. Изломанная линия чапаров заколыхалась и ускорила движение. Лопались горшки, обливая коптящим пламенем землю, обрызгивая животных, людей и телеги, гоня с холма последние сумерки. Первые повозки влетели в ров, кони забились в воде, захлёбываясь, путая и обрывая постромки, ржание смешалось с человеческими криками.

– Каменьем бей!
– кричали десятские. Пращники снимали заборола, внизу стучали кувалды, сбивая крючья с рычагов заряженных фрондибол, под тяжестью противовесов длинные концы взлетали в небо, пудовые ядра из кожаных пращей с шелестом проносились над стеной, обрушивались за рвом, расплющивая людей и ломая телеги. Под каменным градом и дождём стрел ордынцы с воем сталкивали в ров повозки с лошадьми, поверх бросали чапары, закидывали на спину щиты и бежали назад. Всадники приблизились, работая луками, на стене послышались стоны раненых.

Толпы осаждающих отхлынули, оставив на краю рва тела побитых. Корчились и кричали раненые, иные пытались уползти, но их добивали со стены.

– Готовься, пушкарь, - сказал Остей Вавиле, отрываясь от бойницы.
– Настаёт твой час.

Тысячи конных степняков валили со стороны Загорья и спущенных неглинских прудов, заполоняли всё выгоревшее пространство Посада, развёртывались лавами от Москворецкой до Неглинской башни, а за ними кипели новые водовороты людей и коней. В глазах пестрило от жёлтых, синих, зелёных, белых и красных значков, полумесяцев, стягов и конских хвостов, вздыбленных на древках. Перед воротами, за линиями конных тысяч, колыхалось над головами всадников жёлто-кровавое знамя, смысл которого ясен был каждому русскому воеводе: война без пощады и милосердия. На высоких шестах вздымались над войсками большие знамёна темников. Одно, жёлто-зелёное, увенчанное серебряным полумесяцем, колыхалось над холмом за Неглинкой, где тоже накапливались тысячи спешенных степняков против западной стены Кремля.