Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика
Шрифт:
Пускай Фока судитъ по-своему; чистое и ясное чувство любви и радости, озаряющее душу Николиньки, нисколько не померкнетъ отъ этаго.
–
Старый ломберный штучный столъ, съ желобками для бостонныхъ марокъ и съ латунью по краямъ, былъ поставленъ и симметрично накрытъ Фокою въ саду, подъ просвчивающею, колеблющейся тнью темнозеленыхъ высокихъ липъ. Блая старинная камчатная скатерть казалась еще бле, форма старинныхъ круглыхъ ложекъ и выписанныхъ еще старымъ княземъ кіевскихъ тарелокъ еще красиве и старинне, серебряная рзная кружка, въ которой было пиво, одна роскошь стола, которую позволялъ себ Николинька, еще отчетливе и почтенне. Николинька до обда водилъ своего друга по всмъ своимъ заведеніямъ.
Конец 1-ой части.
[ВТОРАЯ
Посл несвязной сцены перваго свиданья Николинька пригласилъ Ламинскаго пойдти по хозяйству.
Ламинскій зналъ моего героя студентомъ, добрымъ, благороднымъ ребенкомъ, съ тою милою особенностью, которую нельзя иначе выразить, какъ «enfant de bonne maison»;17 ему трудно было привыкнуть смотрть на него, какъ на хозяина, къ которому одному онъ пріхалъ. Мундиръ съ синимъ воротникомъ и парусинное пальто тоже большая разница. – Ламинскій все шутилъ. «Какимъ ты помщикомъ, – говорилъ онъ, покачивая головой, – точно настоящій» и т. д.
Но когда они пришли въ школу, гд собрались мальчики и двочки для полученія наградъ, и Николинька, хотя съ застнчивостью, но съ благороднымъ достоинствомъ сталъ нкоторыхъ увщевать, а другихъ благодарить за хорошее ученье и дарить приготовленными школьнымъ учителемъ, старымъ длинноносымъ музыкантомъ, волторнистомъ Данилой, пряниками, платками, шляпами и рубахами, онъ увидалъ его совсмъ въ другомъ свт. Одинъ изъ старшихъ учениковъ поднесъ Князю не въ счетъ ученья написанную имъ пропись въ вид подарка. Отличнымъ почеркомъ было написано: «Героевъ могли призвести счастье и отважностей, но великихъ людей!».
Николинька поцловалъ мальчика, но, выходя, подозвалъ Данилу и кротко выговаривалъ ему за непослушаніе. Николинька самъ сочинялъ прописи, который могли понимать ученики (и изъ которыхъ нкоторыя вошли даже въ поговорку между мальчиками, какъ-то: «за грамотнаго 2-хъ неграмотныхъ даютъ» и т. д.), но Данила отвчалъ:
– Я, Ваше Сіятельство, больше далъ переписать насчетъ курсива руки прикащичьяго сына».
– Да вдь смысла нтъ, Данила, этакъ онъ привыкнетъ не понимать, что читаетъ, и тогда все ученье пропало.
– Помилуйте-съ.
Ужъ не разъ бывали такія стычки съ Данилой. Князь противъ тлеснаго наказанія, даже мальчикамъ, и одинъ разъ, разговаривая съ Данилой, увлекся такъ, объясняя ему планъ школы и послдствія, которыя онъ отъ нея ожидаетъ, что слёзы выступили у него на глазахъ, и Данило, отвернувшись почтительно, обтеръ глаза обшлагомъ.
– А, все, Ваше Сіятельство, шпанскую мушку не мшаетъ поставить, коли лнится, – сказалъ онъ, подмигивая съ выразительнымъ жестомъ.
Выходя изъ школы, Ламинскій сдлалъ Николиньк нсколько вопросовъ, которые навели этаго на любимую тему, и онъ, наконецъ, сказалъ ему то же, что нынче утромъ сказалъ Чурису, т. е. что онъ посвятилъ свою жизнь для счастья мужиковъ. Ламинскій понялъ эти слова иначе, чмъ Чурисъ – они тронули его. Онъ зналъ откровенность, настойчивость и сердце Николиньки, и передъ нимъ мгновенно открылась блестящая будущность Николиньки, посвященная на добро, и добро, для котораго только нужно желать его длать. – По крайней мр такъ ему казалось, и поэтому-то онъ такъ сильно завидовалъ Николиньк, несмотря на то, что однаго ныншняго утра достаточно бы было, чтобы навки разочаровать его отъ такого легкаго и пріятнаго способа длать добро.
– Ты ршительно великій человкъ, Николинька, – сказалъ он – ты такъ хорошо умлъ понять свое назначеніе и истинное счастіе.
Николинька молчалъ и краснлъ.
– Зайдемъ въ больницу? – спросилъ онъ.
– Пожалуйста, все мн покажи, – говорилъ Ламинскій съ открытой веселой улыбкой Николиньк, который большими шагами шелъ впереди его.
– Я понимаю теперь твое направленіе, и не можешь себ представить, какъ завидую теб! Ахъ, ежели бы я могъ быть такъ же какъ ты, совершенно свободенъ,
– Да разв ты не свободенъ? – перебилъ Николинька, съ участіемъ вглядываясь въ одушевленное и грустное выраженіе лица своего друга. —
– А отецъ? – отвчалъ онъ скороговоркой, – вдь я еще ребенокъ, я ничего не имю. Мое назначеніе шляться по баламъ, длать визиты и числиться въ какомъ-то Министерств, въ которомъ я не умю, не хочу и не могу быть на что-нибудь полезенъ. Отецъ никакъ не хочетъ понять, что мы живемъ ужъ не въ его время, что меня не можетъ удовлетворить то, что удовлетворяло его, когда онъ былъ молодъ, что я не могу жить безъ цли цлый вкъ. Положимъ, что меня никто не принуждаетъ увлекаться тмъ, чмъ я увлекаюсь, но это длается невольно; дайте мн свободу и самостоятельность, а не держите, какъ ребенка, и я бы, можетъ быть, могъ быть такимъ-же хорошимъ и полезнымъ человкомъ, какъ и ты.
Николинька молчалъ: ему пріятно было видть въ своемъ друг это жаркое сочувствіе къ избранной цли его жизни, но, вмст съ тмъ, онъ зналъ, что это сочувствіе только минутное; онъ зналъ, что Ламинскій былъ одинъ изъ тхъ людей, которые влюбляются въ мысли такъ же, какъ другіе влюбляются въ женщинъ. Въ первую минуту увлеченія они не только не сомневаются въ ея безусловной истин, но и не воображаютъ возможности противорчія въ приложеніи ея. Они любятъ ее, какъ женщину, со слезами и полною врою въ ея непогршительность и такъ же, какъ женщин, измняютъ ей для другой и отъ восторга вдругъ переходятъ къ равнодушію. Увлеченіе ихъ бываетъ такъ сильно, что не можетъ быть продолжительно, и такъ отвлеченно, что никогда оно не заставляетъ чмъ-нибудь положительнымъ жертвовать для него. – Такъ Ламинскій приходилъ въ искренній энтузіазмъ отъ каждой новой благородной мысли, которая съ дтства приходила въ его голову, а продолжалъ съ большимъ порядкомъ и успхомъ вести самую свтскую жизнь, противуположную всмъ тмъ мыслямъ, которыя приходили ему. Было ли это сомнніе въ своихъ силахъ, привычка къ разладиц между мыслями и поступками? Богъ знаетъ. Врно только то, что это не было притворство, и Николинька зналъ это.
II. ПРЕДИСЛОВІЕ НЕ ДЛЯ ЧИТАТЕЛЯ, А ДЛЯ АВТОРА.
Главное основное чувство, которое будетъ руководить меня во всемъ этомъ романе, – любовь къ деревенской помещичьей жизни. – Сцены столичныя, губернскія и кавказскія вс должны быть проникнуты этимъ чувствомъ – тоской по этой жизни. Но прелесть деревенской жизни, которую я хочу описать, состоитъ не въ спокойствіи, не въ идилическихъ красотахъ, но въ прямой цли, которую она представляетъ, – посвятить жизнь свою добру, – и въ простоте, ясности ея.
Главная мысль сочиненія: счастіе есть добродтель.
Юность чувствуетъ это безсознательно, но различныя страсти останавливаютъ ее въ стремленіи къ этой цли. И только опытъ, ошибки и несчастія заставляютъ, постигнувъ цль эту сознательно, единственно стремиться къ ней и быть счастливу, презирая зло и спокойно перенося его. На этомъ основаніи и романъ долженъ длиться на 3 части. – Благородное, но неопытное увлеченіе юности, ошибки и увлеченіе страстями. Исправленіе и счастье. Побочный мысли: главныя пружины человеческой дятельности 1) добрыя: а) добродетель, б) дружба, с) любовь къ искуствамъ; 2) злыя: а) тщеславіе, б) корысть, с) страсти: а') женщины, б') карты, с') вино.