Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика
Шрифт:
Онъ средняго роста, но чрезвычайно строенъ. Правильное лицо его свже и здорово; но беззаботное и вмст умное выраженіе ясныхъ, голубыхъ глазъ и свжаго рта, около котораго и пушекъ еще не пробивается, дышитъ какою-то необыкновенно пріятною русскою прелестью. Можетъ быть бываютъ фигуры изящне фигуры Илюшки, но фигуры граціозне и полне въ своемъ род желать нельзя: такъ хорошо его сотворила русская природа и нарядила русская жизнь. Какъ хорошо обхватываетъ косой воротъ блой рубахи его загорлую шею и низко повязанный поясокъ его мускулистый и гибкій станъ. Какая ловкая и увренная походка, несмотря на эти огромные сапоги. Порадовалась душа Николиньки, глядя на него, когда онъ, поклонившись ему, бойко встряхнулъ свтлыми кудрями. На широкомъ двор подъ высокими навсами стоитъ и лежитъ много всякаго мужицкаго добра, телги, колеса, ободья, сани, лубки… Подъ однимъ изъ нихъ Игнатка
– Игнатъ, – сказалъ Князь.
– Чего изволите, – отвчалъ онъ, бросая подушку на землю.
– Вотъ, братецъ, я принесъ теб деньги, – сказалъ Князь, опуская глаза и доставая знакомую намъ смятую пачку ассигнацій, – которыя общалъ дать теб отъ Шкалика. Смотри-же, забудь все, что онъ сдлалъ, и не имй на него больше зла. Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ, – прибавилъ Николинька для популярности рчи.
Игнатъ молчалъ и, улыбаясь глазами, съ любопытствомъ слдилъ за движеніемъ рукъ Николиньки, которыя тряслись, разбирая смявшуюся въ лепешку пачку ассигнацій. Молчание, продолжавшееся все это время, было крайне тягостно для моего застнчиваго героя. По какой-то странной причин онъ всегда терялся и краснлъ, когда ему приходилось давать деньги, но теперь въ особенности онъ чувствовалъ себя въ неловкомъ положеніи. Наконецъ 15 р. отсчитаны, и Николинька подаетъ ихъ, но тутъ Игнатъ начинаетъ улыбаться, чесать затылокъ и говорить: «на что мн его деньги? Ваше Сіятельство, я и такъ попрекать не стану. Съ кмъ грхъ не случается».
Въ это время подходитъ сгорбленный, но еще крпкій старикъ съ багровой плшью посередин блыхъ, какъ снгъ, волосъ съ сдою желтоватою бородою и нависшими бровями, изъ подъ которыхъ весело смотрятъ два умные, прекрасные глаза: это самъ старикъ Болха пришелъ съ осика посмотрть, что ребята работаютъ. Николинька обращается къ нему и сначала объясняетъ все дло. Старикъ внимательно слушаетъ дло и рзко обращается къ Карпу. «Возьми деньги. Благодари Его Сіятельство», говоритъ онъ Игнату и самъ кланяется.
– Меня не за что благодарить.
Сваливъ наконецъ эту тяжелую для него обузу, Николинька по своему обыкновенію вступилъ въ хозяйственный разговоръ съ старикомъ, котораго умные рчи и совты онъ любилъ слушать, и, разговаривая, пошелъ посмотрть съ нимъ новую хату.
Войдя въ избу, старикъ еще разъ поклонился, смахнулъ полой зипуна съ лавки передняго угла и, улыбаясь, спросилъ: «чмъ васъ просить, Ваше Сіятельство».
Изба была блая (съ трубой), просторная, съ полатями и нарами: свжія осиновыя бревны, между которыми виднлся недавно завядшій мохъ, еще не почернли, новыя лавки и полати не сгладились, и полъ еще не убился. Одна молодая, худощавая, хорошенькая крестьянская женщина, жена Ильи, сидла на нарахъ и качала ногой зыбку, прившанную на шест къ потолку, въ которой задремалъ ея ребенокъ, другая, Карпова хозяйка, плотная, краснолицая баба, засучивъ выше локтя сильныя, загорлыя руки, передъ печью крошила лукъ въ деревянной чашк. Аенька была въ огород. Въ изб кром солнечнаго жара было жарко отъ печи, и сильно пахло только что испеченнымъ хлбомъ. Съ полатей поглядывали внизъ курчавыя головки двухъ дтей, забравшихся туда въ ожиданіи обда. – Николинька сълъ кусокъ горячаго хлба, похвалилъ избу, хлбъ, хорошенькую двочку, которая, закрывши глазенки, чуть замтно дышала, раскидавшись въ зыбк и не желая стснять добрыхъ мужичковъ, поторопился выдти на дворъ и въ самомъ пріятномъ расположеніи духа пошелъ съ старикомъ посмотрть его осикъ. – Былъ часъ десятый; прозрачныя блыя тучи только начинали собираться на краяхъ ярко-голубаго неба; теплое, іюньское солнушко прошло 1/4 пути и весело играло на фольг образка, стоящаго на середин осика, оно кидало яркія тни и цвты на новую соломенную крышу маленькаго рубленнаго мшенника, стоящаго въ углу оска, на просвчивающіе плетни, покрытые соломой, около которыхъ симетрично разставлены улья, покрытые отрзками досокъ, на старыя липы съ свжей, темной листвой, чуть слышно колыхаемой легкимъ втромъ, на низкую траву, пробивающуюся между ульями, на рои шумящихъ и золотистыхъ пчелъ, носящихся по воздуху и даже на сдую и плешивую голову старика, который
– Не прикажете-ли стку, Ваше Сіятельство, пчела теперь злая, кусаютъ? Меня не кусаютъ.
– Такъ и мн не нужно.
– Какъ угодно, – отвчалъ Болхинъ, оттыкая одну колодку и заглядывая въ отверстіе, покрытое шумящею и ползающею пчелою по кривымъ вощинамъ. Николинька заглянулъ тоже.
– Что скоро будутъ роиться? – Въ это время одна пчела забилась ему подъ шляпу и билась въ волосахъ, другая – ужалила за ухо. Больно ему было, бдняжк, но онъ не поморщился и продолжалъ разговаривать.
– Коли роиться, вотъ только зачала брать-то, какъ слдуетъ. Изволите видть теперь съ калошкой идетъ, – сказалъ старикъ, затыкая опять улей и прижимая тряпкой ползающую пчелу. – «Лети, свтъ, лети, – говорилъ онъ, огребая нсколько пчелъ съ морщинистаго затылка. Пчелы не кусали его, но зато бдный Николинька едва-едва выдерживалъ характеръ: не было мста, гд-бы онъ не былъ ужаленъ, однако онъ продолжалъ распрашивать…
– А много у тебя колодокъ? – спросилъ Николинька, ступая къ калитк.
– Что Богъ далъ, – отвчалъ Болхинъ, робко улыбаясь. – Вотъ, Ваше Сіятельство, я просить вашу милость хотлъ, – продолжалъ онъ, подходя къ тоненькимъ колодкамъ, стоявшимъ подъ липами, – объ Осип, хоть-бы вы ему заказали въ своей деревн такъ дурно длать.
– Какъ дурно длать?
– Да воть, что ни годъ, свою пчелу на моихъ молодыхъ напущаетъ. Имъ бы поправляться, а чужая пчела у нихъ вощины повытаскиваетъ, да подскаетъ…
– Хорошо, посл, сейчасъ… – проговорилъ Николинька, не въ силахъ уже боле терпть и, отмахиваясь, выбжалъ въ калитку.
................................................................................................................................................
Однимъ изъ главныхъ правилъ Николиньки было во всхъ отношеніяхъ становиться на уровень мужиковъ и показывать имъ примръ всхъ крестьянскихъ добродтелей; но главная изъ этихъ добродтелей есть терпніе, или лучше безропотная и спокойная сносность [?], которая пріобртается временемъ и тяжкимъ трудомъ, а онъ не видалъ еще ни того, ни другаго. Не знаю, смяться-ли надъ нимъ, или жалть его или удивляться ему, но гримасы и прыжки, которые заставила его сдлать пчела, мучили его какъ преступленіе; онъ долго не могъ простить себ такой слабости и, нахмуривши свое молодое лицо, остановился посереди двора.
– Что я насчетъ ребятъ хотлъ просить, Ваше Сіятельство, – сказалъ старикъ, какъ будто или дйствительно не замчалъ грознаго вида барина.
– Что?
– Да вотъ лошадками, слава-те Господи, мы исправны, и батракъ есть, такъ барщина за нами не постоитъ.
– Такъ что-жъ?
– Коли бы милость ваша была, ребятъ отпустить, такъ Илюшка въ извозъ бы на 3 тройкахъ пошелъ. Може, что бы и заработалъ.
– Куда въ извозъ?
– Да какъ придется, – вмшался возвратившійся Илюшка, – Кадминскіе [?] ребята на 8 тройкахъ въ Роменъ здили, такъ, говорятъ, прокормились и десятки по 3 на тройку домой привезли, а то и въ Одестъ, говорятъ, кормы дешевые.
– Разв выгодне здить въ извозъ, чмъ дома хлбопашествомъ заниматься?
– Когда не выгодне, дома-то лошадей кормить нечмъ.
– Ну, а сколько ты въ лто выработаешь?
– Да лтошній годъ, начто кормы дорогіе были, мы въ Кіевъ съ товаромъ здили, да въ Курскомъ опять до Москвы крупу наложили и такъ и сами прокормились и лошади сыты были, да и 15 рублевъ денегъ привезъ.
– Что-жъ, я очень радъ, что вы занимаетесь честнымъ промысломъ, коли хотите опять хать, съ Богомъ, но мн кажется, что выгодъ вамъ мало этимъ заниматься, да и работа эта такая, что шатается малый взд, всякой народъ видитъ – избаловаться можетъ, – прибавилъ Николинька, обращаясь къ старику.
– Чмъ же нашему брату, мужику, заниматься, какъ не извозомъ, създишь хорошо, и самъ сытъ, и лошади сыты, а что насчетъ баловства, такъ они у меня ужъ, слава-те Господи, не первой годъ вдятъ, да и самъ я зжалъ, дурнаго ни отъ кого не видалъ, окромя добраго.
– Нтъ, братъ, какъ ты не говори, а самое пустое это дло, только шляться. Мало ли, чмъ другимъ вы бы могли заняться.
– Какъ можно, Ваше Сіятельство, – подхватилъ Илюшка съ жаромъ, – ужъ мы съ эвтимъ родились, вс эти порядки намъ извстны, способное для насъ дло, самое любезное дло, Ваше Сіятельство, какъ нашему брату съ рядой здить.