Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика
Шрифт:
– Ну отчего бы вамъ не заняться рощами или лугами.
– Силы нашей нтъ, – отвчалъ старикъ.
– Вдь у тебя есть деньги, – неосторожно сказалъ Николинька, – такъ, чмъ имъ въ сундук лежать, ты ихъ въ оборотъ пусти…
– Какія наши деньги, Ваше Сіятельство, вотъ избенку поставилъ, да ребятъ справилъ, и деньги мои вс… наши деньги мужицкія. Гд одолть рощу купить? Послдній достатокъ потеряешь, да и деньги наши какія? – продолжалъ твердить старикъ.
– Придите въ контору получить билетъ, – рзко сказалъ Николинька, повернулся и пошелъ домой. – Онъ боится открыть мн, что [у] него есть деньги, – подумалъ онъ. Какъ передать мысли Николиньки, когда онъ шелъ по большой алле, которая черезъ садъ вела къ дому. Он такъ были тяжелы для него, что онъ и самъ не съумлъ-бы выразить ихъ. —
Сколько препятствій встрчала единственная цль его жизни, которой онъ исключительно предался со всмъ жаромъ юношескаго увлеченія!
Достигнетъ ли онъ когда нибудь того, чтобы труды его могли быть полезны и справедливы. Одна цль его трудовъ есть счастіе его подданныхъ: но и это такъ трудно, такъ трудно, что кажется легче самому
Возвратившись домой, Николинька взошелъ въ одну изъ комнатъ своего большаго дома. Въ небольшой комнат этой стоялъ старый, англійскій рояль, большой письменный столъ и кожанный истертый диванъ, обитый мдными гвоздиками, на которомъ спалъ мой герой, и нсколько такихъ же креселъ, вокругъ комнаты было нсколько полокъ съ книгами и бумагами, и нотами. – Въ комнат было чисто, но безпорядочно, и этотъ жилой безпорядокъ составлялъ рзкую противуположность съ чопорнымъ барскимъ убранствомъ другихъ комнатъ большаго бабуринскаго дома.
Николинька бросилъ шляпу на рояль и слъ за него. Рука его разсянно и небрежно пробжала по клавишамъ, вышелъ какой-то мотивъ, похожій на тройное «Господи помилуй», которое пли въ Церкви.
Николинька подвинулся ближе и въ полныхъ и чистыхъ акордахъ повторялъ мотивъ, потомъ началъ модулировать, гармонія безпрестанно измнялась, изрдко только возвращалась къ первоначальной и повторенію прежняго мотива. Иногда модуляціи были слишкомъ смлы и не совсмъ правильны, но иногда чрезвычайно удачны. Николинька забылся. Его слабые, иногда тощіе, аккорды дополнялись его воображеніемъ. Ему казалось, что онъ слышитъ и хоръ, и оркестръ, и тысячи мелодій, сообразныхъ съ его гармоніей, вертлись въ его голов. Всякую минуту, переходя къ смлому измненію, онъ съ замираніемъ сердца ожидалъ, что выдетъ, и когда переходъ былъ удаченъ, какъ отрадно становилось ему на душ. Въ то же самое время мысли его находились въ положеніи усиленной дятельности и вмст запутанности и туманности, въ которомъ он обыкновенно находятся въ то время, когда человкъ бываетъ занятъ полуумственнымъ, полупрактическимъ трудомъ, напримръ, когда мы читаемъ, не вникая въ смыслъ читаннаго, когда читаешь ноты, когда рисуешь, когда находишься на охот и т. д. Различные странные образы – грустные и отрадные – измнялись одни другими. То представлялись ему отецъ и сынъ въ вид Негровъ, запряженныхъ въ тележку, на которой сидитъ плантаторъ необыкновенной толщины, такъ что никакія силы не могли16 свезти его; но плантаторъ, который никто иной, какъ Яковъ, безжалостно погоняетъ; то старикъ Болха, который проповдуетъ по всмъ селамъ и деревнямъ, что отъ помщиковъ деньги прятать нужно, а Николинька играетъ и невольно шепчетъ: «отъ помщиковъ деньги прятать нужно». То онъ думаетъ: какова должна быть любовь Чуриса къ своему единственному пузатому сынишк, когда онъ въ немъ кром сына видитъ помощника и спасителя. Вотъ это любовь, шепчетъ Николинька. Потомъ вспоминаетъ онъ о старух Мудренаго, вспоминаетъ о выраженіи терпнія, всепрощенія и доброты, которыя онъ замтилъ на лиц ея, несмотря на уродливыя черты и желтый торчащій зубъ. – Должно быть въ 70 лтъ ея жизни я первый замтилъ это, думаетъ онъ и шепчетъ странно, потомъ вспоминаетъ онъ, какъ боялся Илюшка, чтобы онъ не пустилъ его въ извозъ: и ему представляется срое, туманное утро, подсклизлая шосейная дорога и длинный обозъ огромныхъ нагруженныхъ и покрытыхъ рогожами троичныхъ телгъ на здоровыхъ толстоногихъ коняхъ, которые, выгибая спины и натягивая постромки, дружно тянутъ въ гору и потряхивая бубенчиками по склизкой дорог. Навстрчу обоза бжитъ почта. Ямщикъ съ бляхой издалека поднимаетъ кнутъ, во все горло кричитъ: стой; на переднемъ возу изъ подъ рогожи, покрывающей грядки телги, лниво высовывается красивая голова Илюшки, который на зорьк славно пригрлся и заснулъ подъ рогожей. Онъ сквозь сонъ посмотрлъ на 3 тройки съ чемоданомъ, которыя съ звономъ и крикомъ пронеслись мимо его, слегка, ласкательно хлестнулъ правую пристяжную, и опять спряталъ голову. Николинька мыслью слдитъ за всей жизнью Илюшки въ извоз, онъ видитъ, какъ къ вечеру скрипятъ передъ усталыми тройками широкія тесовыя ворота, Илюшка весело и добродушно калякаетъ съ хозяиномъ и выпрягаетъ коней, какъ онъ идетъ въ жаркую избу, набитую народомъ, крестится, садится за столъ и балагуритъ съ хозяйкой[?], и ведется рчь съ товарищами, какъ скидаетъ армякъ, разувается босый и здоровый, беззаботный и веселый ложится на пахучее сно около лошадей и храпитъ до птуховъ сномъ дтей или праведника. Онъ слдитъ за нимъ и въ кабак, гд онъ идетъ сорвать косуху и затянуть длинную псню своимъ груднымъ теноромъ, и въ Одестъ, въ которомъ онъ видитъ только мсто, въ которомъ кормъ дорогъ, и бываетъ хозяину сдача, и въ Роменъ, и въ Кіевъ, и по всему широкому Р[усскому] Цар[ству], и опять онъ видитъ его на передк телеги на большой дорог и въ ясный вечеръ, и въ знойное утро здоровымъ, сильнымъ, беззаботнымъ. Славно, шепчетъ Николинька, все играетъ, и мысль, зачмъ я не Илюшка, тоже представляется
Сдой княжескій слуга давно на ципочкахъ принесъ кофе на серебрянномъ поднос и, зная по опыту, что одно средство разсердить Князя было помшать ему въ то время, когда онъ играетъ, также осторожно и тихо вышелъ въ высокую дверь. Однако, должно быть весьма важный случай заставилъ его опять воротиться и молча дожидаться у двери, чтобы Князь оглянулся на него. Но звуки, которые вызывала пылкая фантазія, и странныя мысли, которыя, какъ-бы слдуя за ними, возникали въ юной голов моего героя, такъ увлекали все его вниманіе, что онъ не замчалъ ни почтительнаго положенія стараго Фоки, ни даже приближающегося по большой березовой алле звука почтоваго колокольчика, подвшеннаго къ дышлу дорожной коляски. Въ дорожной коляск, на козлахъ, сидли ямщикъ и щеголь, городской (слуга) съ замшевой сумкой черезъ плечо, въ триповомъ пальто и бархатной фуражк, а въ середин молодой человкъ, съ замтнымъ любопытствомъ и нетерпніемъ, выглядывавшій въ садъ и на домъ. Не успли еще кони фыркнуть у подъзда, и лакей соскочить съ козелъ, какъ молодой человкъ, выказывая вс признаки сильнаго волненія и удовольствія, бжалъ уже по лстниц и спрашивалъ у встртившагося Фоки: «Дома-ли Князь?»
– Дома-съ.
– Гд-же онъ? Одинъ? Что онъ длаетъ? – спрашивалъ молодой человкъ, не дожидаясь отвта и улыбаясь отъ внутренняя удовольствія.
– Одни-съ. Какъ прикажете доложить? – говорилъ Фока съ недовольнымъ видомъ, стараясь обогнать безпокойнаго гостя.
– Скажи: Исправникъ, слышишь? – сказалъ молодой человкъ, засмявшись звучнымъ, необыкновенно пріятнымъ смхомъ.
Николинька услыхалъ этотъ смхъ. Онъ многое напоминалъ ему. Образъ человка, который смялся такъ, и котораго онъ любилъ такъ, какъ любятъ только въ его лта, живо предсталъ передъ нимъ. Но видть этаго человка было бы для него слишкомъ большимъ наслажденіемъ для того, чтобы онъ могъ поврить сразу этой мысли. Онъ принялъ слышанныя имъ звуки за одну изъ тхъ мимолетныхъ грезъ, которыя безпорядочно бродили въ его воображеніи, и продолжалъ играть.
– Исправникъ пріхали-съ, – сказалъ Фока почти шопотомъ, съ значительнымъ видомъ зажмуривая глаза.
– Какой Исправникъ? Зачмъ Исправникъ? – сказалъ Николинька, съ озадаченнымъ видомъ оборачиваясь къ нему.
– Не могу знать-съ.
– Ахъ, Боже мой, зачмъ это? что ему нужно? и зачмъ ему нужно, не понимаю.
– Прикажете просить?
– Вотъ пріятно. Проводи его въ гостиную и попроси подождать.
Въ это время изъ за двери показалась веселая и красивая фигура гостя, который съ слезами на глазахъ и хохоча изъ всхъ силъ вбгалъ въ комнату. Увидавъ его, Николинька нсколько секундъ оставался совершенно неподвиженъ, схватилъ себя за голову, зажмурился и прошепталъ: «быть не можетъ», потомъ хотлъ броситься къ гостю, хотлъ что-то сказать ему, но имлъ только силу привстать съ табурета и блдный, остановился [1 неразобр.].
Гость обнялъ его, и они крпко нсколько разъ поцловались. Оба были такъ сильно взволнованы, что они не могли ни минуты стоять на мст, они чувствовали потребность ходить, длать что-нибудь, говорить хоть вещи самыя глупыя, неинтересныя ни для того, ни для другаго.
Въ званіи романиста, обязаннаго разсказывать не только поступки своихъ героевъ, но и самыя сокровенныя мысли и побужденія ихъ, я скажу вамъ, читатель, что ни тотъ, ни другой не чувствовали ни малйшего ни желанія, ни удовольствія обниматься и цловаться, но сдлали это именно потому, что находились въ положеніи напряженной безцльной дятельности, о которой я говорилъ, и потому, что они, встрчаясь въ первый разъ посл дружеской связи, соединившей ихъ 4 года тому назадъ, они, несмотря на сильное волненіе, чувствовали нкоторую неловкость и желали чмъ-нибудь прекратить ее. – Кто не испытывалъ подобнаго тройнаго смшаннаго чувства радости, безпокойства и замшательства при свиданіи съ людьми, которыхъ любишь: какъ-то хочется смотрть въ глава другъ другу, и вмст какъ будто совстно, хочется излить всю свою радость, а выходятъ какія-то странные слова, – вопросы: «когда пріхалъ?» и «хороша-ли дорога?» и т. п. Только долго, долго посл первой минуты успокоишься такъ, что съумешь выразить свою радость и сказать вещи, которыя, Богъ знаетъ, почему, задерживаются и просятся изъ глубины сердца. Такъ сдлалъ и Николинька. Онъ сначала спрашивалъ, не хочетъ ли обдать его другъ, останавливался-ли онъ въ город, ходилъ большими шагами по комнат, садился за рояль, тотчасъ-же вскакивалъ и опять ходилъ по комнат, безпрестанно оглядываясь на гостя; наконецъ, онъ сталъ противъ него, положилъ ему руку на плечо и съ слезами на глазахъ сказалъ:
– Ты не повришь, Ламинскій, какъ я счастливъ, что тебя вижу.
Кто не слыхалъ въ нашъ вкъ остроумныхъ фразъ о устарлости чувства дружбы и шуточекъ надъ Касторомъ и Полюксомъ, и кто въ своей молодости не чувствовалъ страстнаго, необъяснимая влеченія къ человку, съ которымъ не имлъ ничего общаго, кром этаго чувства? Чему же врить: фразамъ, или голосу сердца?
– Какимъ ты помщикомъ, – говорилъ Ламинскій, оглядывая съ головы до ногъ Николиньку.
– А ты право выросъ, – говорилъ Николинька.
– Помнишь ты еще ту польку, подъ которую мы танцовали съ Варенькой? – спрашивалъ Ламинскій.
Николинька садился за рояль и игралъ эту польку.
Въ этомъ, безъ сомннія, не выражается дружба, въ которую вы не хотите врить, но ежели бы можно было выразить словами то, что они чувствовали, я бы сказалъ вамъ многое, и вы поврили бы. Мн кажется, для этаго даже достаточно бы было взглянуть на лицо моего героя. Столько въ немъ было истинной радости и счастія. Даже сдой Фока, остановившись у притолки, съ почтительной, чуть замтной улыбкой одобренія смотрлъ на своего господина и думалъ съ сожалніемъ: «такъ-то и князь, покойникъ, ихъ ддушка, любилъ гостей принимать. Только покойникъ важный былъ, а нашъ молодъ еще, – не знаетъ порядковъ, какъ гостей угостить».