Полное Затмение
Шрифт:
Слева: Моз с устало набухшими веками, волосы уложены тройным ирокезом, в центре красные, по краям синие и белые, на левом указательном пальце кольцо с камнем, оттенком точно соответствующим (Рикенгарп был уверен) дымчатому янтарю глаз Моза. Рикенгарп и Моз дружили, но сейчас переглянулись скорее обвинительно. Любовниками не были, но что-то похожее временами испытывали. Моза раздражало, что Рикенгарп не соглашается сменить стиль ради выживания группы, а предпочитает гнуть свою линию. Рикенгарпа раздражало, что Моз не прочь переметнуться к вайфайным зомби и тем предать духовные заветы группы, а самого Рикенгарпа подумывает выбросить на помойку,
В этот вечер Моз выглядел особенно хреново: голова поникла, бессильно упав набок, глаза потускнели.
Понце заделался зомбаком, по крайней мере внешне, и выдержал яростное сражение с фронтменом по этому случаю. Понце был тонкий в кости, как и все остальные рокеры, в чертах его проглядывало что-то лисье. Всего себя, не исключая волос и обнажённых участков кожи, он обрызгивал серым маскировочным военным аэрозолем. В задымлённой атмосфере клубешника Понце иногда начисто пропадал из виду.
Глаза его скрывались за серебристыми контактными линзами. Сейчас он угрюмо опустил голову, уставясь на десяток собственных карикатурных отражений в зеркальных ногтях.
Джулио тоже был не прочь свергнуть Рикенгарпа и временами выводил того из себя, но оставался в известной мере лоялен. Конформист. Спорить они с Рикенгарпом могли долго, но всегда находили консенсус. У Джулио были блестящие пуэрториканские чёрные кудри, уложенные в замысловатую причёску, словно на макушку ему прилепили второй нос. Чертами он напоминал женщину, да и глаза были девичьи, с длинными крашеными ресницами. В ухе серебряная серьга, ретрокожан такой же чёрный и затёртый, как у самого Рикенгарпа. Повертев на пальце перстень с оскалившимся черепом, он ухмыльнулся фигурке. Вид у него был такой, словно больше всего на свете Джулио сейчас занимал готовый вывалиться из глазницы кроваво-красный стеклянный глаз черепа.
Неженка Мёрч ерошил свой блестящий ёжик. Ударник из него был препаскуднейший, но с установкой он кое-как управлялся. Человек редкой профессии: такие музыканты почти вымерли.
— Мёрч такая же редкость, как дронт, — сказал однажды Рикенгарп, — и это у него с дронтами не единственная общая черта.
Мёрч носил очки от солнца в роговой оправе, а в данный момент на колене его покоилась бутылка «Джека Дэниелса». «Джек Дэниелс» у Мёрча считался непременным элементом сценического образа. Бутылка шла к его ковбойским сапогам, ну или Мёрчу нравилось так думать.
Мёрч глядел на Рикенгарпа с неприкрытым презрением. Лукавить он не умел.
— Да пошёл ты, Мёрч, — сказал Рикенгарп.
— Ты чего? Я же молчу.
— А тебе не обязательно вякать. Я нюхом тебя чую. Хватит с меня твоих выебонов. — Рикенгарп встал и обвёл взглядом остальных. — Я знаю, о чём ты думаешь. Один, последний, классный концерт, и после этого катись на все четыре стороны.
Эмоциональное напряжение, царившее в раздевалке, как ветром сдуло. Или, может быть, взмахом крыла громовой птицы: Рикенгарпу она так и виделась. Образ получался лоскутный, наполовину с индейских рисунков, наполовину с хромированных фигурок на капотах Ford Thunderbird. Когда птица простирала крылья, острые кромкоперья сверкали, подобно отполированным бамперам.
На груди призрака торчали две фары, и сейчас, пока группа собирала инструменты и отправлялась на сцену, в них зажигался свет.
Рикенгарп
Они прошли по белому коридору с кирпластиковыми стенами и выбрались на сцену. За первым поворотом коридор сужался, поэтому пришлось пробираться гуськом, выставя перед собой инструменты. На острове, которым была ВольЗона, свободное место всегда в дефиците.
Объявляла махнул Мёрчу: выходи, дескать, первым, и просигналил диджею. Тот заглушил унылое пьяное бряканье и возвестил старомодно, как Рикенгарп его и просил:
— А теперь поприветствуйте... Рикенгарп!
Ответного рёва зрителей не последовало: редкие аплодисменты и что-то вроде кошачьего мява.
Ладно, суки, я вам щас устрою, подумал Рикенгарп, пока остальные занимали свои места. Он должен был выйти последним, когда ему обустроят место. Так было всегда.
Рикенгарп прищурился, готовясь выйти из-под крыльев громовой птицы, заслонил глаза от сценического света, оценивая количество зрителей. Половина зомбаков убралась. Хорошо. В этот раз, может, и получится.
Музыканты расселись по местам, включили автотюнеры, повозились с настройкой инструментов. Рикенгарпа приятно удивили потоки мягкого красного света, затопившие сцену. Всё, как он хотел.
Возможно, осветитель из его поклонников. Возможно, они таки замутят крутой концерт. Возможно, всё у них получится. Возможно, цифры кодового замка сложатся в нужную комбинацию, клетка распахнётся, и вылетит птичка. Громовая птичка.
Он слышал в зале шепотки: что-то насчёт Мёрча. Большинство зрителей впервые видели живого ударника, если только на сальсе не бывали. Рикенгарп уловил обрывок фразы на техжаргоне: Чтоникоераят? В переводе, скорее всего: Что он такое настраивает? Ударную установку, пацаны, вот что.
Рикенгарп извлёк гитару из футляра и повесил на плечо. Поправил застёжку, включил тюнер. Вышел на сцену. Трансмиттер усилителей уловил сигналы гитары и передал их «маршаллам» за спиной ударника. Миниатюризация электроники его огорчала: усилители и динамики выдавали такой же оглушительный звук, что и в двадцатом веке, но впечатляли куда меньше, потому что были совсем крохотными. Неудивительно, что по залу снова пробежали шепотки: зрители обратили внимание на «маршаллы». Немногим из них доводилось видеть старые усилители.
— Это ещё зачем? — воззрился Мёрч на Рикенгарпа. Рикенгарп только кивнул.
Мёрч отстучал 4/4, мгновение его никто не сопровождал, потом вступили басы, словно бы выталкивая из центра сцены слежавшийся пласт звуков, а за ними клавишные, разворачивая пласт в бесконечность. Теперь можно двигаться. До этого между Рикенгарпом и сценой лежала бездна, а барабаны, басы и клавишные перекинули через неё мост. Он прошёл по мосту и окунулся в тёплое море звуков. Он чувствовал, как шпарят по коже софиты. Всё равно что переместиться из комнаты со включённым кондиционером в тропики. Музыка сладко томилась в тропической духоте. По сцене метнулось пятно белого света и замерло на гитаре, как Рикенгарп и просил, и он подумал: Господи, а осветитель и вправду мой фанат.