Полное Затмение

Ширли Джон

Ему показалось, будто он чувствует то же, что и гитара. А та изнывала, соскучившись по его прикосновениям.

Клэр сидела на кушетке у себя в квартире, вдвое меньшей отцовских апартаментов, и с тихой опаской ожидала очередного выпуска новостей ИнтерКолонии. Центральную комнату она объединила со спальней, и мебель по её приказу превратилась в спальный гарнитур. Стены вокруг экрана стали прозрачными, расцветившись кое-где насыщенно-зелёными и ярко-алыми красками тропического дождевого леса. Изображение мигнуло, налетел шквал, под тяжестью струй прогнулись исполинские листья, засеребрясь от огромных капель. Скрытый аэратор наполнил комнату

запахами дождливых джунглей. Ей показалось, что она чувствует струи дождя на коже.

Всемедийный экран — сверкающая аномальная вставка в иллюзии джунглей — показывал документалку о Европейском конгрессе Новых Правых. Звук она отключила, но субтитры оставила. Лидер французского Национального Фронта извергал с трибуны пламенные речи с безмолвным спокойствием шеф-повара из кулинарной передачи, разъясняющего зрителям сложный рецепт. Бледный плотный коротышка говорил: ... неизбежность столкновения культур с фундаментально разнящимися истоками нельзя больше игнорировать. Добрые намерения тех, кто пытался установить согласие между исламскими фундаменталистами и европейцами, обернулись лишь новой болью от вынужденного срыва общественных покровов. Ибо, уверяю я вас, срыв этот настоятельно необходим. Иммигранты, представляющие чужеродные культуры, мутят воды нашей собственной. Глупо тешить себя иллюзиями, что мы сумеем с ними ужиться на одной территории. Это наивная мечта. Наивность приводит к потерям времени, денег и, да, человеческих жизней. Следует признать горькую истину: с некоторыми расами попросту невозможно достичь примирения! Наш ответ должен быть прост: экстрадиция. Да, в попытках решить проблему иммигрантов мы пытаемся воздерживаться от излишней жестокости, но есть пределы любому терпенью. Жизнеспособность культуры синонимична её расовой чистоте...

Она с тошнотным чувством отвернулась, почувствовав загадочное сходство проблем в Европе и на борту Станции.

Смешала себе коктейль со щепоткой антидепрессантов — нейрогормональных трансмиттеров — и отхлебнула из бокала. Ей быстро стало лучше, хотя она понимала, что эффект напускной. Она ждала новостей. Ага, вот. Она включила звук.

— ...лидеры технорадикалов Молт и Бонхэм достигли принципиального согласия о встрече с директором Римплером, но заявили, что не могут планировать переговоров, не будучи ознакомлены предварительно с мерами безопасности каждой из сторон.

Она покачала головой, бормоча про себя:

— Думают, что мы их арестуем на встрече. Как же глубоко они нас ненавидят... — Снова пригубила сдобренный лекарствами коктейль. Всё гораздо хуже, чем я думала.

В новостях стали рассказывать о последних переговорах между профсоюзными лидерами и Админами. Тот человек в фальшкостюме, Баркин, гнусаво бубнил:

— ...конфликт интересов в самом директорате Колонии... ИК ООН манипулирует Админами, вынуждая их действовать сообразно целям ИК, а приоритет у него один — прибыль. Админы утверждают, что проект переселения техников на открытое пространство превысил смету и поэтому до сих пор не завершён, однако строительству админской секции это ничуть не помешало. Мы совершенно упустили из виду, что первоначальное финансирование проекта Колонии из фондов ООН было начато под гарантию профессора Римплера — гарантию дома для обездоленных и обделённых жителей Земли. Явившись сюда, они оказались в тесных клетушках со скверной вентиляцией, в условиях ещё более скверных, чем прежде...

Клэр едва заметно кивнула. В этом что-то есть.

А теперь ещё и русские заблокировали Колонию, отрезав

её от поставок еды и прочих товаров с Земли. Нет, пока никто не голодает, но складские запасы исчерпываются. Техники протестуют против перераспределения пайков. Админы тоже урезали себе пайки, но техники им не поверили — и едва ли безосновательно, подумала Клэр. Можно подумать, Прегер и его амбалы себя в чём-то ограничили.

Теперь ИнтерКолония показала ролик о том, что творилось в охваченных восстанием секциях Колонии. Лидер радикалов, человек по имени Молт, нёсся во главе толпы по коридору секции D, потрясая гаечным ключом и обрезком трубы. За Молтом бежали сорок технарей, мужчины, женщины, даже подростки — у них были бутылки с коктейлями Молотова. На лицах читалась пьяная безумная радость свободы.

Толпу показывали сверху и сбоку: очевидно, кадры с одной из камер системы видеонаблюдения. Молт что-то орал, скаля зубы. Заметил камеру, закреплённую у потолка, развернулся к ней, побежал на зрителей, замахнулся ключом. Железяка полетела прямо в камеру.

Экран почернел.

Рикенгарп бессознательно двигался в такт музыке. Не напоказ, как некоторые исполнители. Тем приходилось выжимать из публики хоть какой-то отклик, и каждое их движение выглядело искусственным кривлянием. Рикенгарп же был сама естественность: музыка свободно текла через него, и гнев или эго-узлы её не стопорили. Эго Рикенгарпа и заключалось в музыке. Музыка служила ему топливом для личного олимпийского факела. Пламя получалось таким же чистым, как одежды понтифика.

Группа почуяла настроение Рикенгарпа. Последнее время он редко попадал на эту волну. Возможно, потому, что завязал с наркотиками. Напряжённость пропала, ему стало ясно, что скоро конец дороги: группе озвучен смертный приговор. Рикенгарпа обуяло чистейшее отчаяние, как перед самоубийством, а из безнадёги родился кураж.

Группа почувствовала его настроение. На этот раз всё получалось. Возникла нужная химия, Понце и Моз вступили на вокале. Моз выводил замысловатые риффы, держа хромированный плектор, будто каллиграфический инструмент. Понце своей вычурной величественной темой вторил пронзительно-медному звучанию клавишного синтезатора. Химия сценического единения накрыла рокеров, словно сладостный электрошок, преисполняя их счастьем от сочетания индивидов через групповое эго.

Аудитория вслушивалась, но сопротивление зрителей не было преодолено. Те не желали признавать, что музыка им нравится. Впрочем, собралось их уже порядочно: не Рикенгарпа послушать, а в престижном клубе потусить; плотно упакованные тела казались Рикенгарпу чувствительным экзоскелетом, и он проницал внутренним зрением его чувствительные точки. Он знал, куда долбить.

Чувствуя, что вот-вот свершится Полный Приход, Рикенгарп напустил на себя уверенный, но не высокомерный вид. Он и так был слишком высокомерен, чтобы подчёркивать это в облике.

Зрители смотрели на него, как на самодовольного букмекера перед престижным боксёрским поединком. Почему он так уверен в себе? Что он такое знает, чего не знаем мы?

Он отдавал себе отчёт, как важно выбрать правильное время. Он понимал, что даже самые настороженные и отстранённые зрители не смогут контролировать своих чувств, если выпустят их на свободу. И знал, как это сделать.

Рикенгарп взял аккорд, позволил ему прокатиться по залу, оглядел собравшихся. Он завладел их вниманием. Ему нравилось ловить оборонительные взгляды — победа от этого станет слаще.