Полное Затмение
Шрифт:
Он кивнул.
— Ага, если ты поможешь мне с «синим боссом».
— Замётано, — ответила Кармен.
Они вышли из клуба в переулок.
ПерСт. Колония
В борделе не хватало стульев, поэтому пришлось всем сесть прямо на пол. К тому же Молт и не хотел, чтобы кому-то достались стулья, пока остальные сидят на полу. Ему нужен был прямой контакт — с глазу на глаз, на одном уровне.
Их было двадцать два. Восемнадцать мужчин, четыре женщины. Они сидели кружком на матрасах. Техники, закончившие вахту или только на неё собравшиеся. В комнатушке воняло: фильтры секции работали в запредельном режиме. Впрочем, так или иначе все скоро нюхнут другого
Уилсон всё бубнил и бубнил, и даже в переводе с техниглиша его фразы сливались бы в одно огромное предложение:
— ...поэтому нам стоит обострить ситуацию, чуть-чуть доведя её до конфронтации, затем остановиться на самом краю и угрожать им дальнейшим обострением, чтобы с ними было проще договориться, потому что, если мы и в самом деле пойдём на конфликт и примемся с ними сражаться, мы, скорее всего, проиграем, но даже зная, что могут нас победить, они не рискнут идти на обострение, потому что системы очистки воздуха Колонии наверняка пострадают; не исключены и потери на их стороне, так что им дорого обойдётся восстановление уничтоженного имущества, и по всему по этому я решительно высказываюсь...
Он никак не мог заткнуться. Молт потерял терпение. Толстопузый коротышка Уилсон зачёсывал светлые волосы вверх на манер короны, но та всё время норовила опасть, как увядающий одуванчик. Глазки у него были голубые, нос картошкой, маленький красный рот всё время двигался, и вообще казалось, будто Уилсон сидит на какой-то хайтек-наркоте для богачей, даром что припёрся в грязной рабочей одежде техника воздухофильтров. Уилсон всеми силами пытался пробиться в руководство восставшими. Общепризнанными лидерами радикалов были Молт, Бонхэм и Баркин, но Уилсон на них ворчал, потому что Молт и Бонхэм-де не урождённые техники и говорят на техниглише со стандартным акцентом. Молт считал Уилсона расчётливым мерзавцем-популистом и возражал против его присутствия на совещании, но маленький ублюдок каким-то образом всё же прополз; наверное, попросил дружков замолвить за него словечко перед Баркиным. Маленький подонок мать родную продаст, подумал Молт.
— Целую минуту назад, Уилсон, — перебил Молт, — ты уже говорил, что они боятся идти на обострение, хотя понимают, что победа будет на их стороне. Но ты не до конца понимаешь, как обстоит дело. — Разумеется, Молт сказал это на техниглише. — Они уже основательно напуганы тем, как мы им вжарили, и они боятся признать, что у нас больше сил, чем они думали, потому что...
— Есть ещё одна возможность, — вмешался Бонхэм.
Молт покосился на него. Он не любил, когда его перебивали, и постепенно терял доверие к Бонхэму. В новых условиях они конкурировали за лидерство, и прежняя дружба испарилась.
Бонхэм, сидевший рядом с Уилсоном, подмигнул Молту, потянулся, опершись на локти, словно только что пробудился ото сна, поморщился, провёл пальцами по волосам. Молта раздражало чегеварское выражение на физиономии Бонхэма.
— Можно соорудить баррикаду. Или несколько баррикад. Перехватить управление центральным сектором техгорода. Это конфронтация и в то же время не конфронтация. То есть, по-настоящему большую баррикаду. Полностью заблокировать коридор D.
— Прежде чем мы успеем её наполовину возвести, они уже нагрянут, — возразил Баркин. Молт отметил, что сегодня на Баркине нет фальшкостюма. Грёбаный лицемер явился в униформе механика, хотя в ремонтных ангарах его ни разу в жизни не видели. Сидел он на корточках, старательно избегая касаться грязного матраса иначе, нежели подошвами. Ему, верно, не хочется потом оттирать комочки спермы и пятна пота клиентов борделя. Чистенькая униформа, наверное, в магазине купленная по случаю. Иисусе.
Бонхэм покачал головой.
— Устроим диверсию. Отвлечём их, пару бомбочек бросим или что-нибудь — на главном перекрёстке. Мы уже приготовили подъёмники и всё такое. В нужный момент просто подтащим их.
— Ты будешь защищать баррикаду в коридоре D, — сказал Молт, — ты отвечаешь за оружие, а ты координируешь стрелков. Стрелять надо на поражение, потому что баррикада их не остановит.
Уилсон затряс башкой, словно терьер, которому в ухо блохи залезли.
— Нет, постой. Я думаю, Бонхэм прав: достаточно предупредительных выстрелов, захватим небольшую территорию, они не посмеют нас оттеснить, потому что не хотят открытого противостояния, по крайней мере ещё не...
— Я не слишком уверен, что они его ещё не хотят, — сказал Баркин, но, кроме Молта, его никто не услышал. Все заговорили одновременно, перебивая друг друга и обсуждая идею баррикады. Потом из интеркома донёсся свист: по коридору приближались админские охранники, готовясь прочёсывать бордель. Радикалы действовали, как на тренировках: отход через служебный туннель и кухню. Когда амбалы появятся в борделе, заговорщиков уже и след простынет.
Но откуда они узнали, что мы встречаемся здесь?
• 08 •
Каждый вдох причинял ему боль. Но боль эта постепенно вплелась в ритм жизни, сделалась едва ли не обнадёживающим признаком, и Дымок приучился её не замечать. С чем ему было тяжелее свыкнуться, так это со скукой, адским гамом и вонью. Он занимал себя раздумьями: куда он попал? что тут вообще творится? Но лубки (чёрт, зудит-то как!) не давали ему углубляться в размышления.
Поначалу рядом вообще не было ни одного англоговорящего. Через пару дней он с грехом пополам разведал, что находится в Бельгии, к юго-востоку от Брюсселя, в каком-то военном госпитале.
После того, как ему наложили лубки, врач заговорил с ним только однажды.
— Тебе повезло, — сказал врач с сильным бельгийским акцентом. — Мозг не повреждён. Было внутреннее кровоизлияние, но мы его остановили. У тебя сломана грудина, раздроблена рука, ключица тоже. Лёгкое сотрясение мозга. Ожоги... второй степени, до свадьбы заживёт. Тебе сильно повезло, что у нас есть... — Он произнёс ещё несколько слов на фламандском.
— Что у вас есть? — спросил Дымок.
— Машина, которая лечит переломы костей током, помогает им быстрее заживать. Ну всё, до свидания. — Прощание прозвучало решительно. И впрямь, Дымок врача так больше и не увидел, разве что краем глаза, когда фигура доктора сновала туда-сюда по огромной палате, склоняясь над койками других пациентов.
— Ублюдок-бельгиец, — сказал человек на соседней койке. Француз. Дымок больше ничего о нём не знал, поскольку не мог повернуться на другой бок и посмотреть так далеко в ту сторону. — Бельгийцы имбецилы, помяни моё слово, все бельгийцы. А эта электрическая машинка, она тебя точно убьёт. Точно-точно. Bientot [14] .
Дымку было больно говорить так много, поэтому он не ответил. Больше они не разговаривали, а через два дня француз скончался.
Иногда Дымок забавлялся со своей болью. Боль накатывала волнами, и, когда приходил гребень волны, становилась почти ощутимой. У него всегда было ощущение эдакой внутренней руки. Области низко под грудиной, которую он считал центром своих ощущений. Там сияло эмоциональное наслаждение и горчила душевная боль. Иногда ему казалось, что в месте этом, центре ощущений, закреплена некая невидимая эктоплазменная рука (он понимал, что эктоплазмы там нет, но представлял её себе именно так), и он воображал, как рука тянется ощупать другие части тела. Если коснуться ею левой ноги, та дёрнется. Когда приходила боль, он тянулся к ней невидимой рукой и ощупывал. Когда боль становилась почти невыносима, он простирал к нему внутреннюю руку и рассекал ею волны боли, приглушал и разделял их, мял, как желатиновую массу, пальцами внутренней конечности; при таком «контакте» перед мысленным оком возникала картинка игры радужной нефтяной плёнки на глади лужи, за которой он следил с детским любопытством. Боль удавалось перекодировать в визуальные ощущения, приглушить, нейтрализовать. Боль становилась почти безболезненной.
14
Наверняка (франц.).