Полное Затмение
Шрифт:
Но иногда царившее вокруг страдание пробивало эту защиту. Больные на матрасах были везде, как и сами матрасы; люди в буквальном смысле валялись на полу. В палате, конечно, воняло, и подчас к запашку этому добавлялась особенно унизительная едкая примесь его собственной вони: медсёстры выбивались из сил и не успевали менять ему памперсы.
Ночью гомон немного стихал, но никогда не прекращался полностью. В госпитале всё время стонали и ругались на четырёх-пяти языках. Бормотали проклятия, булькали в приступе безумия что-то бессвязное — это было тяжелее всего слышать. Когда за стенами госпиталя бухало, рявкало и скрежетало (бомбы?), Дымок испытывал нечто вроде извращённой благодарности. Эти редкие звуки давали представление о мире за пределами невыносимо скучной больничной
Некоторое время большую часть госпитального контингента составляли беженцы, и тогда к противной симфонии стонов добавились подобные сиренам детские вопли, эхом отражаясь от потолков и стен. Но в госпиталь принимали только солдат НАТО — Дымок слышал, как медсестра, британка из Красного Креста, возмущается по этому поводу, — так что вскоре беженцев перевезли в какой-то лагерь: можно сказать, на верную смерть, по крайней мере, тяжелобольных. В лагерях беженцев еды было в обрез. Критически больные попросту мёрли с голоду, потому что на них экономили.
Дымку довелось видеть голландские лагеря беженцев. И слышать истории о том, что там творилось... Сотня, две сотни тысяч перемещённых лиц — число изгнанных из домов и бездомных, бредущих по дорогам за пределами европейских городов, всё время менялось. Поначалу они бежали от войны на машинах, но шоссе быстро сделались непроходимы, завалены обломками и усеяны кратерами от снарядов, а топливо и так было сложно достать. Теперь беженцы шли пешком или катили тележки — иногда целые семьи можно было увидеть за фургончиком, переделанным из выскобленного стекловолоконного автомобиля со снятыми электрическими или пропановыми движками. Легионы людей брели за изуродованными автотележками, словно рабы после восстания машин. Летом — в пылевом облаке, зимой — поскальзываясь на ледовой корке, шлёпая по снежной грязи; они узнали, что такое трещины в пятках, цинга и вши, холера, гепатит и гангрена.
Некоторые сбивались в племена для самообороны, обыкновенно по этническому признаку, с расовой селекцией. Люди, до войны вполне равнодушные к расовым чертам соседей, пали жертвами старых слоганов вроде «хитрые евреи жируют на запасах» или «проклятые арабы обчистят вас до крошки, если за ними не следить с пушкой в руке!». В силу некоего негласного консенсуса шоссе обычно считались нейтральными зонами, и там племена образовывали слитную массу мертвоглазых несчастных, над которой разносились плач, стоны, крики, проклятия.
Тысячи их добирались до моря, выходили в плавание на самодельных лодках и при некоторой удаче — если лодки не топили или судёнышки не тонули сами — находили убежище на Ближнем Востоке, в Израиле или Египте; несколько тысяч отправились в Шотландию; ещё много тысяч — в Канаду и США. Но в Северной Америке нарастала волна враждебности к иммигрантам, и под влиянием пропаганды и кризиса, вызванного глобальным потеплением, иммигрантская квота была быстро выбрана. Поток беженцев в Америку быстро оскудел и затем вовсе пересох, когда гражданское авиа- и морское транспортное сообщение между берегами Атлантики практически прекратилось.
Большая часть беженцев застряла в Европе. Подавляющее большинство образовывали горожане-космополиты, до войны озабоченные в основном покупками новых гаджетов, ремонтом машин или проблемой, как скопить на августовский отпуск. Теперь их заботили еда, вода, оружие, укрытие, тепло и лекарства. В лагерях беженцев еды было достаточно, чтобы продлевать страдания, но не хватало, чтобы вдохновить на поиск выхода из ситуации. Англофоны называли лагеря «the shitpits» [15] . Временные убежища возводились из водонепроницаемого картона, но выдерживали не больше трёх-четырёх дождей.
15
Выгребные ямы (англ.).
Поначалу в лагерях поддерживали чистоту и порядок, сопоставимые с армейскими базами: жить трудно, но можно. Но война продолжалась, волонтёры заболевали или ожесточались сердцами;
Второму Альянсу поручили наладить альтернативные поставки; Стейнфельд утверждал, что большую часть грузов организация присваивает или использует не по назначению. Лагеря провоняли и прогнили, люди кишели там, точно личинки червей. Вспыхивали и быстро угасали, не принося никаких результатов, бунты против своеволия лагерных администраторов. Обычным делом стали межплеменные стычки, а за ними — акты городской партизанской войны, когда одна группа беженцев нападала на другую, чтобы похитить еду или медикаменты. Там и сям появлялись агенты Второго Альянса, исподтишка подбрасывая обездоленным немного еды и много обещаний. Тех, в ком ВА видел «особый потенциал», они рекрутировали. Люди эти исчезали из лагерей, а впоследствии появлялись в рядах Второго Альянса, беспрекословно верные организации, которая спасла их от голода, даровала надежду, вырвала из нищеты, отмыла, обогрела, указала путь и очертила порядок, подпитала и усилила тлевшие под спудом предрассудки.
Дымок некоторое время полагал, что скоро отправится вслед за беженцами, поскольку солдатом НАТО никогда не был. Но санитары, возившие его на процедуры по заживлению костей, называли Дымка «американским солдатом». Вероятно, его вышвырнут из госпиталя, как только ошибка вскроется. Или не вышвырнут, если ошибку эту устроил Стейнфельд. Зачем? Это ему явно недёшево обошлось. С какой стати Стейнфельду так стараться ради Дымка? Стейнфельд ни разу не рефлексирующий альтруист. Стейнфельд — одержимый человек.
Работая оперативником-одиночкой Нового Сопротивления, Дымок ухитрился собрать по кусочкам мозаичную биографию Стейнфельда. Дымок временами проявлял больше интереса к деталям структуры НС, чем полагалось бы оперативнику его ранга и обязанностей. Так он узнал, что Стейнфельд был некогда агентом Моссада, израильской разведки.
Стейнфельд управлял сперва постом прослушки, потом его повысили до офицера по полевым операциям, управляющего работой агентуры. Как полевой агент Моссада, Стейнфельд завязал контакты с рекрутерами Второго Альянса. Он заинтересовался их деятельностью и собрал доказательства того, что в рядах ВА полно активных антисемитов, не исключая и людей, которые десятки лет назад укрывали от преследования за военные преступления дряхлых, прикованных к инвалидным креслам нацистов. Стейнфельду было свойственно живописать угрозу Второго Альянса перед Моссадом в таких красках, что многие полагали его свидетельства за-ангажированными. Это и стоило ему поста в разведке (наряду с неприкрытой симпатией к палестинцам). Он добивался восстановления в должности. Не преуспев в этом, стал налаживать собственную сеть, «ушёл на вольные хлеба». Финансирование он поначалу выбивал у сочувствующих — некоторые говорили, что даже у палестинцев. Теперь счета Стейнфельда оплачивал американский предприниматель Квинси Уитчер. И никто в точности не знал, зачем ему это.
У Стейнфельда оставались симпатики в Моссаде; иногда они снабжали его разведданными, провиантом, оружием или небольшим дополнительным кредитом. Моссадовские боссы делали вид, что не в курсе, поскольку Стейнфельд всё ещё был им полезен. При этом он фигурировал и в жёлтом списке: перечне лиц, которых следовало убить, если в этом возникнет потребность, если действия Стейнфельда будут сочтены опасными. Некоторые настаивали на внесении Стейнфельда в красный список: перечень лиц, которых следовало ликвидировать как можно скорее. А если его захватят? говорили они. Он видел нашу организацию изнутри, он слишком много знает. Тем не менее на переговорах за чаем в дешёвых кафушках и вином в лучших ресторанах Тель-Авива было решено, что Стейнфельда пока не станут взрывать или травить. Во всяком случае, Моссад за это не возьмётся. В конце концов, он делал полезную для Моссада работу, и они могли чистосердечно отрицать свою к ней причастность.