Полное Затмение
Шрифт:
— Ты меня в чём-то обвиняешь? — Она говорила ледяным уязвлённым тоном выпускницы Оксфорда (или Кембриджа?). Не могу поверить, что тебя это так напрягло.
— Я обвиняю Worldtalk, Джули. А это твоя контора. Они с тобой делают всё, чего им в головы взбредёт. Worldtalk говорит тебе не разрушать командную спайку, не уходить в декрет — и ты не заводишь детей. Worldtalk говорит тебе прислушиваться ко всему любопытному — ты подслушиваешь. Даже дома. Знаешь, тебе, конечно, не надо уходить с работы... я понимаю, у тебя карьерные планы. Можно
— Что за ребяческая чушь? Worldtalk не имеет никакого отношения к моей бездетности. Я восемь лет пахала...
— Я наизусть выучил. Ты восемь лет пахала, добираясь до поста ассистентки второго вице-президента крупнейшей PR- и рекламной конторы в стране. И ты мне сейчас скажешь, что дети — это унизительно! Ты восемь лет всем подряд в Worldtalk задницы лижешь: вот что унизительно! Ты часами пропадаешь на корпоративчиках...
Она рывком подхватилась с кушетки, упёрла руки в бёдра.
— А почему бы и нет? Корпоративная семья тебя не предаст.
— Корпоративная семья — подделка под настоящую! Они тебя используют. Ты глянь, что они с тобой сделали! А со мной!?
— Ты получил семьсот с хвостом кусков. Это больше, чем мы бы заработали по любому из твоих дилетантских планов. Если ты работаешь на крупную компанию, деньги для тебя должны стоять на первом месте. Ты настоял на фрилансе, тебя выкинули на мороз, и ты спасибо сказать должен, что они... — Она осеклась, решив не откровенничать, и отвернулась.
— Ага, так мы перестали хвостом вилять! Ты сама сказала: я должен поблагодарить Worldtalk за то, что они... Договаривай, Джули. Что они вымарали из моей памяти?
— Я понятия не имею! Ты мне не говорил, над чем работаешь, и... в любом случае всё это чепуха. Я... да пошёл ты! — Она убежала в ванную за бутылочкой рестема и постаралась открыть её, произведя как можно больше шума, чтобы Кесслер крепко себе на носу зарубил, что это из-за него она вынуждена принимать транки.
Кесслер сидел в баре со своим адвокатом Баскомбом. Герман Баскомб был пьян и под кайфом. Казалось, что беспорядок, царивший в его уме, выплёскивается наружу: танцовщики, огни, голограммы; в дымном сумраке могло почудиться, что тебя кто-то приглашает танцевать. Парочка туристов в танцзале, замерев, с любопытством уставилась на соседей: рогатых полулюдей-полурептилий; её змеиный язык облизывает ороговевшие губы, у него из приплюснутых ноздрей вырываются барочные завитки пламени. Туристы покатились со смеху, когда ди-джей выключил голо, и демоническая парочка растаяла в воздухе.
Баскомб хмыкнул и вынюхал немного кокаина через соломинку, запестрившую рекламой. Мерцающие зелёные буквы ползали по ней вверх-вниз. Баскомб выглядел молодым загорелым красавцем и носил сверкающий радужными переливами ЯБлочный костюм.
Сидевший рядом с ним Кесслер поёрзал на стуле и заказал себе ещё скотча. Баскомб ему в таком раздрызге совсем
Это была моя ошибка, сказал себе Кесслер. Вылавливать парня после работы, выспрашивать у его жены, где он зависает, разнюхивать то, чего я знать не должен. Например, что он би и флиртует с официантом.
Круглая барная стойка медленно вращалась вокруг оси клуба; танцзал уплыл, в поле зрения возникли другие комнаты. В продолжение их беседы бар миновал голографическую порнушку над борделем насыщенно-телесных цветов и въехал в зону негромкой лаунж-музыки.
Везде царил раздражавший Кесслера сумрак, и абстрактные гламурные неоновые зайчики различных оттенков, от яблочного и ярко-розового до цвета электрик, плясали по стенам и потолкам, описывая зигзаги, какие можно увидеть на ночных фотоснимках дорожного трафика с большой выдержкой. Кесслер терпеть не мог подобной кичухи.
Баскомб с интересом прокрутился на стуле, следя за реальными и видеографическими половыми актами, рот его исказила ленивая ухмылка.
Кесслер глянул через плечо. В полумраке голограмма мало отличалась от реальной трансляции; пьяный свингер взялся было клеиться к чувихе с четырьмя грудями, но прошёл прямо сквозь неё.
— А обязательно говорить здесь? — не выдержал Кесслер, обернувшись к барной стойке.
Баскомб проигнорировал вопрос и продолжил отвечать на предыдущий:
— Суть в том, Джим, что ты никто. Будь ты, например, нобелиатом, профессором Стэнфорда, мы бы попытались отстоять твою честь в суде, мы бы заставили пацанчиков из Worldtalk отвечать перед Большим жюри... — Баскомб говорил, не отрывая взгляда от переплетения голо- и реального траха. — Но ты всего лишь умеренно успешный видеоредактор, чьё хобби — довольно интересные, неординарные теории рекламы и масс-медиа. Каждый Божий день какой-нибудь чудик или соискатель всеобщего внимания заявляет, что у него из черепушки вычистили какую-нибудь Великую Идею, и в девяноста девяти процентах случаев они оказываются брехунами или параноиками, а иногда и теми, и другими. Я не хочу этим сказать, что ты — лжец или параноик. Я тебе верю. Я просто хочу подчеркнуть, что, кроме меня, не поверит, скорее всего, никто.
— Но у меня там семьсот тысяч новобаксов... их не должно было быть на счету. Это улика.
— Ты запросил имя лица, совершившего транзакцию?
— Таких данных нет.
— Тогда как ты намерен доказать связь?..
— Не знаю. Но я уверен, что у меня спёрли какую-то идею. Я хочу её вернуть, Баскомб. И я не могу восстановить её с чистого листа. У меня украли все записи, все файлы, недавние заметки, всё. Всё, что могло вывести на след.
— Вот же ж уроды, — сочувственно прищёлкнул языком Баскомб. Они вертелись над лаунж-зоной, где люди на кушетках тихо разговаривали и смотрели видео. Иногда их собеседниками выступали голограммы; это можно было определить по откровенным или нахальным репликам. Голограммы программировались так, чтобы нарушать неизбежную барную скуку.