Полное Затмение

Ширли Джон

Она мгновение смотрела на него, потом отвернулась и уставилась в потолок.

Он тихо затворил дверь спальни и пошёл к одёжному шкафчику за плащом.

Они ещё не успели отобрать деньги. Деньги оставались на счету. Он вошёл в круглосуточную кредитную будку, заперся, проверил счёт и с некоторым удовлетворением увидел на нём ту же сумму. 760 000. Он набрал номер телефона Чарли Честертона.

— Включить видеофон? — спросила будка.

— Нет, — сказал Кесслер. — Ещё нет.

— Шкоэ? — прозвучал голос Чарли. — Квыишвадо?

Когда Чарли внезапно выдёргивали

из глубокого звукового сна, он говорил на техниглише. Что такое? Кто вы и чего вам надо?

— Чарли, я бы попросил тебя перейти на стандартный английский, если не...

— О, привет, чувак! Кесслер, что с тобой? Ты чего на ночь глядя? Да включи ты этот долбаный визор!

— Я не знаю, чем ты занят. Я решил поосторожничать, как обычно.

Он включил видеосвязь, и на экране, над клавиатурой телефона, возникло миниатюрное изображение Чарли. Тройной ирокез, каждый гребень своего цвета, и каждый цвет что-нибудь символизирует; красный посерёдке — профсоюз техников-радикалов; синий справа — его профессию видеотехника; зелёный слева — его район, искусственный остров Нью-Бруклин. Он улыбнулся, показав инициалы, вытравленные золотом на передних зубах — ещё одна аляповатая причуда техников. Чарли носил телефутболку, которая в данный момент показывала сцену потопа из Метрополиса Фрица Ланга.

— Ты чего в телеболке спишь? Батарейка сядет.

— Она от солнца заряжается, — гордо ответил Чарли. — Ты позвонил присоветовать мне, как лучше спать?

— Мне нужна твоя помощь. Пока что — контактный номер шанхайского банка для анонимной транзакции.

— Я тебе говорил: это на самой границе легальности и, может, чуток по ту сторону. Ты это понимаешь, чел?

Кесслер кивнул.

— О’кей, чувак. Поехали. Включи у себя захват экрана... но ты учти, это твоя работка, я никаких таких транзакций не проводил...

В офисе Баскомба было душно, потому что там плохо работала вентиляция, а молочно-жёлтые стены словно бы концентрировали тепло.

Баскомб сидел за столом светлого дерева, костюм-тройка у него был трафаретный, а вид — малость ошалевший. Он осторожно улыбался. Кесслер сидел напротив и чувствовал себя, точно между мельничных жерновов.

Баскомб говорил:

— Я совершенно уверен, что мы не встречались, Кесслер. — Он хмыкнул. — Названный вами клуб мне очень хорошо знаком, и я уверен, что не был там той ночью. Я там уже месяц не был. Я бы вспомнил, уверяю вас.

— Вас не слишком заинтересовало моё известие, но вы сказали, что возьмётесь за дело. — Слова застревали у Кесслера во рту. Он понял, что произошло: на лице Баскомба не было и следа притворства или нервозности. Баскомб на самом деле ничего не помнил.

— Итак, вы отказываетесь представлять мои интересы? — спросил Кесслер.

— У нас нет опыта подобных разбирательств... связанных с вмешательством в мозговую...

— Это забавно, учитывая, что такое вмешательство, несомненно, претерпел ваш собственный мозг.

Баскомб посмотрел на него оскорблённым взором человека, не верящего ни в какие теории заговора.

Кесслер не сдавался.

— И я могу показать вам

записи, удостоверяющие, что вы занимались подобными делами. Но они... — Он замолк и помотал головой. Отчаяние снизошло на него, подобно кислотному дождю; он его обонял, осязал и вкушал. — Они снова влезут вам в башку. Из принципа.

Он торопливо подхватился из кресла и покинул офис. Наверняка это место поставят на прослушку. Но снаружи его никто не задержал.

Чарли углубился в очередную свою политинформацию, и Кесслеру ничего не оставалось делать — только слушать; перебить Чарли было трудно.

— ...то есть, — говорил Чарли, — среднестатистический техник говорит на стандартном английском не лучше ребёнка, разве я не прав, и не читает ничего, кроме листингов программ, а обучают его на видеоуроках, его натаскивают делать то и это, чинить это и то, но он, ну, социально отрезан от повышения в ранге, ведь экономическая элита пользуется стандартным, в совершенстве им владеет, читает на стандартном...

— Если им вправду нужно, техникам, — ответил Кесслер раздражённо, — они учат и стандартный. Ты же смог.

Он стоял у окна, глядя на пустые, стеклянисто блестевшие керамобетонные улицы. Искусственный остров, присоединённый к Бруклину со стороны материка. В этот час суток Нью-Бруклин казался вымершим. Всё его население либо в городе, либо дома у телевизоров, либо по барам зависает.

В плавучих округах жить было особенно скучно. Компактные кварталы, типовые дома, скученные, скруглённые по углам, точно ряды моляров, молчаливые — лишь кое-где мигают в сумерках окошки, словно компьютерные мониторы.

Нельзя исключать, что они за мной следят, думал Кесслер. Они могут следить за мной сотнями способов, и я ни о чём не догадаюсь.

Он развернулся и отошёл от окна. Чарли мерял шагами комнату, заведя руки за пояс, склонив голову: вошёл в роль юного пылкого радикала-теоретика.

— Я хочу сказать, у меня связи на ПерСте, в Колонии, они там в какую-то реальную заварушку втянулись, а это же ПерСт, чувак, это микрокосм классовой борьбы!..

В квартирке Чарли было не протолкнуться от книг и стопок древних компактов; кроме них, Чарли собирал шёлковые шарфы Трёх Цветов, и куда ни глянь, они маячат, создавая многоцветную фоновую дымку и размывая детали интерьера.

— А в Европе... бля, там серьёзно...

— Да, Чарли, война — это всегда серьёзно.

— Я не про блядскую войну, чувак. Я про её побочные эффекты. Ты вообще в курсах, что там в Европе творится, э? ВА там военный переворот готовит! Всё подстроено. Фашизм, fait accompli [19] .

Кесслер застонал.

— Фашизм? Хватит с меня уёбищных левацких клише...

— Да как ты можешь? После того, что они с тобой сделали?

— Это издержки бизнеса, хе-хе. Никакой политики.

19

Зд.: прими это как данность (франц.).