Полукровка
Шрифт:
Рот Сорчи открылся от изумления, но с ее губ не сорвалось ни слова.
— Я позабочусь о нем, — сказал он. — Возможно, смогу вернуть его позже. Они быстро исцеляются.
Она моргнула, глядя на него, но, наконец, кивнула. Румянец снова окрасил щеки Орека, когда он вел их обратно по первоначальному пути через лес, засунув щенка за пазуху.
Сорча не могла не задаться вопросом, что чувствовал орк, заполучив двух бездомных почти за столько же дней.
6
Енотовидный
Щенок казался достаточно взрослым для употребления твердой пищи, но Орек сначала смочил уголок тряпки в бульоне и дал ему пососать его. Маленький енот радостно запищал и загнул свои маленькие коготки в хватательных движениях, требуя большего. Орек вытащил кусочки мяса и моркови из своей миски с тушеным рагу, подождал, пока они немного остынут, чтобы разделить на небольше порции.
— Ах-ах, даррах, помедленнее, — упрекнул он жадное маленькое существо, выхватывающее еду из его пальцев.
Малыш с удовольствием проглотил лакомый кусочек, урча и попискивая, сверкая черными глазами, пока, наконец насытившись, не уснул.
Орек не совсем понимал, что заставило его взять это юное создание. Он повидал немало животных, попавших в беду. Он помогал, где мог, кормил матерей с детенышами, прекращал страдания больных или раненых, воссоединял потерянных младенцев с разыскивающими их матерями. Да, он охотился для клана, но это не означало, что он действовал жестоко или относился ко всему как к добыче.
Щенок был так мал, но обладал сильным духом. Он уже учился доверять, и Орек мог признать, что ощущать теплую тяжесть на груди было приятно.
— Приятных снов, даррах, — промурлыкал он, наконец-то принимаясь за тушеное мясо.
Сорча спокойно наблюдала за происходящим с другой стороны костра, на ее губах играла загадочная улыбка. Он не знал, что это значило, и краснел каждый раз, когда смотрел на нее.
Действительно, он никогда в жизни так сильно не краснел, как с этой женщиной. Это было жалко.
— Как ты его назовешь? — тихо спросила она.
Орек удивленно посмотрел на нее. Он не думал о том, чтобы дать имя детенышу, он вообще ничего в своей жизни не называл. К чему-то с именем было легче привязаться.
Орек посмотрел на спящего щенка. Проведя пальцем по его голове и спине, енотик зевнул и радостно пискнул, зарываясь в тепло груди.
— Я об этом не думал, — признался он.
— Как ты его называешь?
— Даррах.
— Это по-орочьи? Что это значит?
— Это… маленький желудь, — еще один румянец выступил на шее Орека. — Потому что он упал с дерева.
Ее улыбка стала шире, теплая, искрящаяся, что вызвало в нем два совершенно разных чувства. Первым было удовольствие, новое и захватывающее. Ему нравился вид ее улыбки, нравился вид этих ямочек на щеках и то, как улыбка и свет костра
Но был также глубокий, мучительный ужас. Сродни тому глубокому страху, когда он был юнлингом, прячась от Калдара и других, когда они хотели его избить. Это была угроза чего-то большого и ужасающего… и все же это было чем-то другим. Не… плохим. Даже если что-то внутри него безвозвратно изменилось. Эта улыбка творила с ним такое, чему он не мог дать название или полностью понять.
Эта улыбка могла потребовать от него того, чего никто другой не осмелился бы просить — или даже не захотел бы.
Пугающая мысль: он, скорее всего, готов был сделать всё, что она попросит, просто ради этой улыбки.
На следующий день, наконец, они добрались до деревни людей, про которую говорил Орек. Он знал, что она будет там, знал, что они доберутся до нее в тот же день — и все же первый вид окраинных построек был… нежеланным.
Он услышал резкий вздох Сорчи и остановился, потому что она тоже остановилась. Она широко раскрытыми глазами смотрела на дома, из труб которых поднимался дым. Орек мало знал о человеческих домах, но они казались достаточно большими и ухоженными, окружающие заросли были расчищены для защиты от летних пожаров, а между зданиями проложены небольшие дорожки, по которым годами ходили в ботинках.
— Это она?
Орек кивнул.
Ее рот открылся, но она не произнесла ни слова.
Ему отчаянно хотелось, чтобы она что-нибудь сказала.
Вместо этого она погладила щенка, над которым ворковала все утро. Вместо того, чтобы задать ему сегодня еще один шквал вопросов, она обращалась к еноту, задавая бессмысленные вопросы вроде того, сильный ли он, красивый ли, глупый ли. Она пропела все это, и Орек понял, пока они шли, а деревня маячила все ближе, что он немного завидовал щенку.
Он знал, что его время с ней подходит к концу, и, по крайней мере, внутри он был готов признать, что хотел больше ее вопросов… больше ее внимания, прежде чем она уйдет от него навсегда.
Тем не менее, он ловил каждое ее слово, когда она пела глупые песенки и спрашивала, какие у него любимые блюда.
Возможно, это к лучшему, подумал он про себя, наблюдая, как она продолжает смотреть на деревню.
Ночной сон не избавил его от беспокойства, вызванного ощущением произошедшей в нем перемены. Первые зачатки привязанности пустили корни, такие же прочные, как заросли плюща, что цеплялись за деревья и взбирались все выше к солнцу. Она… нравилась ему. И это приводило его в ужас.
Даже больше, чем его зверя-собственника внутри, рычащего не отпускать ее.
Возможно, то, что они расстанутся сейчас, к лучшему.
Лучше бы он никогда не позволял этой привязанности расцвести — потому что знал, так же точно, как знал охотничьи тропы и склон западных гор, что она может погубить его.
Он привык быть один. Так было легче. Он знал, как позаботиться о себе, знал правила своего клана и мира. Ореку не было места рядом с этой человеческой женщиной, ни в ее мире, ни в ее жизни.