Полжизни
Шрифт:
— Странная терапія, отозвался я насм?шлив?е; у меня уже зр?ла мысль: поставить графин? и?еколько вопросныхъ пунктовъ.
— И въ простой медицин?, проговорилъ наставительно графъ, бодрость духа въ паціент? помогаетъ ле-карствамъ.
Я согласился.
Вопросные пункты были-таки мною предложены графин?, при первомъ удобномъ случа?.
— Графъ ликуетъ, сказалъ я съ улыбочкой; онъ ждетъ себ? сына.
Она погляд?ла на меня искоса и вымолвила.
— Вамъ завидно?
— Н?тъ, я только констатирую фактъ.
— А фактъ вашей тайной ревности не констатируете?
— Ревности?
— Вы ревнуете безсознательно. У васъ, я вижу, на губахъ фраза: а ч?мъ вы меня ув?рите, что вашъ будущій ребенокъ не его ребенокъ?
— Ув?ряю васъ…
— Полноте. Ну, подождите немножко, тогда увидите, кто настоящій отецъ. Ребенокъ можетъ выйти въ васъ; но я этого не боюсь, да и графъ способенъ будетъ помириться съ этимъ…
— Ну, я сомн?ваюсь
— Я вамъ говорю, что способенъ будетъ, если мн? такъ будетъ угодно. Не стыдно вамъ завидовать его эфемерному счастію, его заблужденію? Онъ радъ, ну и оставьте его: онъ вамъ никакого зла не сд?лалъ и, посл? меня и Наташи, любитъ васъ больше вс?хъ.
— Мн? его жаль, сталъ я оправдываться.
— Не в?рю, Николай Иванычъ, не в?рю. Мужей люди въ вашемъ положеніи не жал?ютъ. Вы не можете еще побороть ревности.
— Но вы видите, что я совершенно спокоенъ!
— Наружно; а если д?йствительно успокоились, то не подражайте героямъ грязныхъ романовъ. Я ужь вамъ сказала разъ, что вы на нихъ желаете смахивать. Федo написалъ романъ «Фанни». Прочтите его. Мн? кто-то говорилъ, что его и по-русски перевели. Теперь каждая у?здная барышня знаетъ, какъ волнуется такой господинъ, ревнуя свою возлюбленную къ мужу.
Она отвернулась. Я не унимался, хотя въ сущности д?лалъ больше холодный допросъ, ч?мъ добивался задушевнаго объясненія.
— Графъ, продолжалъ я не сп?ша, прі?халъ изъ Петербурга съ какимъ-то рецептомъ отъ кр?пкихъ напитковъ.
Быстро обратила она лицо ко мн?, отодвинулась (мы сид?ли на диван?) и почти гн?вно сказала мн?:
— Вы какъ же это знаете?
— Онъ самъ разсказывалъ…
— Графъ напрасно болтаетъ съ вами, перебила она; вы злоупотребляете его дов?ріемъ!
— Нисколько, перебилъ я ее въ свою очередь, и уже горяч?е; кром? васъ, я ни съ к?мъ объ немъ не бес?дую. Но мн? странно: отчего это вы такъ храните тайну его припадковъ? Онъ просто страдаетъ бол?знью, правда не барскою, но очень распространенной у насъ: запоемъ.
Она встала и н?сколько секундъ молчала. Только глаза сд?лались больше и ротъ дрогнулъ. Я ожидалъ бури.
— Вы, можетъ быть, вправ? такъ говорить, начала она, сдержавъ первый наплывъ раздраженія; вы огорчились т?мъ, что я отъ васъ скрывала правду. Но это вовсе не отъ недов?рія къ вамъ: вы знаете, что я вашъ настоящій другъ… поймите, что я сд?лала это изъ особаго чувства… деликатности къ нему… Онъ впалъ въ зту страсть отъ меня же…
— Отъ васъ? спросилъ я недов?рчиво.
— Да изъ-за любви ко мн?, мальчикомъ, студентомъ, юнкеромъ. Я знаю хорошо, что это — бол?знь; я вид?ла, какъ онъ мучится, какъ онъ борется съ т?чъ, что вы сейчасъ назвали. Зач?мъ же я стала бы выдавать его, жаловаться на него вамъ? Это — ниже меня, Николай Иванычъ.
Я молчалъ и чувствовалъ, какъ краска проступала у меня подъ бородой.
— Я и не требую, съум?лъ проговорить я.
— Вы лучше посмотрите, какъ онъ любитъ. Изъ-за этого стоить простить ему его см?шныя стороны и даже такой ужасный порокъ. Онъ поточу теперь и радъ, что над?ется покончить
Я и не возвращался больше: мн? достаточно было и того урока, какой я получилъ. Больше у насъ, кажется, и не было столкновеній; все потомъ д?лалось и говорилось безъ всякихъ задорныхъ вопросовъ и внушительныхъ отв?товъ.
Подошло 19-ое февраля. Мы его отпраздновали съ графомъ и графиней точно семейный праздникъ, и я тотчасъ же отправился по вотчинамъ читать, пояснять, втолковывать положеніе, приготовлять и успокаивать, предупреждать и объявлять радость. Я забылъ про свою личную жизнь на ц?лыхъ три м?сяца. Д?ла открывалась ц?лая бездна, и оно совершенно наполняло меня. Графъ отправился со вс?мъ семействомъ въ губернскій городъ, гд? поступилъ членомъ въ крестьянское присутствіе, нему д?ла было столько, что по самымъ важнымъ вопросамъ онъ присылалъ мн? краткія д?ловыя записки. За то писала графиня, разсказывала про Наташу, къ которой, по моему выбору, приставили русскую воспитательницу, подсм?ивалась надъ губернскимъ обществомъ, указывала на разныя подробности, о которыхъ графу некогда было писать мн?; изр?дка говорила о своемъ здоровь? и чтеніяхъ, посылала мн? книги и журналы, настаивала на томъ, чтобъ я не бросалъ языковъ.
Тонъ этихъ писемъ не позволялъ никакихъ изліяній; да о чемъ мн? было изливаться? Я отв?чалъ ей охотно, но письма мои отражали исключительно «наше д?ло», какъ мы называли крестьянское освобожденіе. Каждый день являлись новыя осложненія, и разр?шать ихъ было совс?мъ не такъ легко, даже при либерализм? графа. Мн? приходилось каждую нед?лю сообщать графин?: что сл?дуетъ выпросить у графа, къ чему его подготовить, на что вызвать самого. И я по краткимъ записочкамъ мужа вид?лъ, какъ д?йствовала жена. Еслибъ не она, три тысячи крестьянъ его сіятельства не поднесли бы мн?, черезъ годъ, благодарственнаго адреса, къ которому они обратились посл? того, какъ я не пожелалъ принять отъ нихъ никакой иной «благодарности.»
Три м?сяца я прожилъ такъ, какъ конечно не жилъ ни одинъ возлюбленный, состоящій въ переписк? съ «дамой своего сердца».
Л?томъ я попалъ въ Слободское. Графъ оставался въ город?, но часто на?зжалъ. Вообще, я ужь не знаю какъ это случалось, онъ всегда отсутствовалъ, когда я являлся, или скоро исчезалъ, когда я его заставалъ дома. Онъ былъ все въ томъ же праздничномъ настроеніи: по служб? онъ д?йствовалъ прямо, см?ло, безъ задора, съ такой искренностью и стойкостью, какой я все-таки отъ него не ждалъ, а каждый прожитой м?сяцъ приближалъ его къ вождел?нному дню появленія потомства.
И я началъ ждать этого дня. Какъ я ни храбрился, а особое безпокойство овлад?вало мною незам?тно, и все усиливалось по м?р? приближенія роковаго дня. Сначала я боялся за мать, боялся почти до малодушія; а потомъ и отеческое чувство начало брать верхъ, чувство себялюбивое и тщеславное, какъ оно ни смягчается умиленіемъ и способностью на жертву. Да въ этомъ случа? и жертвы-то никакой не предвид?лось. Мать все вела, какъ самый тонкій изъ европейскихъ политиковъ. Разъ присмир?въ, я ужь не начиналъ «бурь въ стакан? воды» (обычное выраженіе ея сіятельства), а остальное дод?лывалъ спокойный и удобный ходъ жизни.