Полжизни
Шрифт:
— Я до сихъ поръ не знаю, заговорилъ я кротко, но безъ всякой сладости, почему вы такъ обращаетесь съ Наташей? В?дь въ васъ очень сильно материнское чувство, — я это теперь вижу; а тутъ — постоянная сухость, очень дурно д?йствующая на ребенка.
Графиня не сразу отв?тила. Она начала говорить нехотя, но потомъ оживилась.
— Вы правы, я съ Наташей суха. Принудить себя къ н?жности — я не могу. Вы говорите, что у меня есть материнское чувство… не знаю. Я не самого Колю люблю теперь, а больше вашего сына… Вы меня поймете, когда я вамъ все разскажу. Не хот?лось мн? этого, да вы такой неугомонный: все вамъ объясни и выложи, какъ на ладонк?.
Когда она разсказывала что-нибудь
— Я до сихъ поръ не могу простить себ? моей первой незаконной любви. Вамъ графъ изливался. Вы знаете, что онъ въ меня влюбился студентомъ. Я была моложе его, но только годами, въ остальномъ — куда постарше. Увлечься имъ я и тогда не могла. Онъ бросился на войну и вернулся севастопольскимъ героемъ. Я была уже замужемъ. Вышла я за кузена, зная какъ онъ плохъ; вышла потому, что не хот?ла больше выносить глупой д?вичьей жизни и вид?ла вдобавокъ, что князь Дуровъ, за котораго я шла, очень добрый. Это все-таки кое-что. Онъ забол?лъ чуть не со втораго м?сяца нашего брака и былъ очень жалокъ. Роль сид?лки пришлась не по мн?: я тогда думала только о своей особ?. Графъ вернулся съ Георгіемъ и бросился къ моимъ ногамъ. Да, такъ-таки и рухнулся и сталъ пылать ко мн? страстью, совершенно какъ у Марлинскаго. И вообразите вы себ?: я ему отдалась, да еще съ увлеченіемъ, вотъ какой я была милой особой; а онъ, въ то время, ужь никакъ не выше стоялъ, ч?мъ мой первый мужъ. Черезъ годъ родилась Наташа. Какъ я на нее взглянула въ первый разъ, этотъ ребенокъ тотчасъ же сталъ для меня живымъ укоромъ. Ни на меня, ни на отца своего она не похожа; она была, значитъ, дочь графа. Въ это время я уже остыла и увидала, какъ весь нашъ романъ отзывался Марлинскимъ.
— Зач?мъ же вы вышли за графа? перебилъ я ее.
— Зач?мъ? жалко стало. Онъ д?йствительно изнывалъ по мн?, и наконецъ дочь была его — я не могла ему отказать въ возможности воспитывать своего ребенка. Вотъ какая печальная исторія, Николай Иванычъ, и, право, напрасно вы заставили меня возвращаться къ ней. Я знаю, что вы скажете: ребенокъ не виноватъ, несправедливо изливать на него свое тяжелое чувство. Но что прикажете д?лать?.. какъ я себя ни пріучала къ роли матери — я не чувствовала къ Наташ? никакой н?жности. Съ т?хъ поръ много воды утекло; графъ очень исправился — вы сами видите; я съ нимъ помирилась, и онъ любитъ меня очень даже серьезно; но я до сихъ поръ не могу простить себ? моего см?шнаго и гадкаго московскаго романа. Ничего бол?е гадкаго и см?шнаго я въ жизни не д?лала… Не могла я, точно, дождаться смерти умирающаго и совс?мъ полуумнаго мужа!..
Легкая дрожь проб?жала по ея членамъ, она взяла платокъ и точно съ физическимъ отвращеніемъ прошлась имъ по губамъ.
— Вотъ почему въ Москв? вс? и ув?рены, что я отравила князя. Вы помните фразу: femme a crime? Вы не хот?ли мн? тогда досказать; но нав?рно говорили обо мн??
Я долженъ былъ признаться, что объ ней.
— Ну, да, съ той минуты мн? эта д?вочка стала еще дальше!.. Я васъ умоляю: посмотрите на нее, какъ на вашу дочь; я буду сдерживать себя, я не сд?лаю ей никакого зла, но любящей матери она во мн? не найдетъ.
Договоривъ, она обернула голову къ трельяжу, прикрывавшему одинъ уголъ комнаты, и позвала меня:
— Подите-ка сюда.
Я подошелъ. Она указала мн? на небольшой акварельный портретъ, прибитый около зелени, такъ что его трудно было разгляд?ть.
— Вы мн? все еще не в?рите; вглядитесь-ка въ это лицо покойнаго князя и вы увидите, что Наташа на него ни капли не похожа.
Изъ овальной рамы портрета на б?ломъ фон? выставлялось продолговатое, запуганное, мужское лицо, безъ бороды, съ проборомъ посреди головы, съ русыми волосами
— Что скажете? спросила нетерп?ливо графиня.
— Глаза точно у Наташи.
— Ну, ужь извините меня, Николай Иванычъ, мать очень хорошо знаетъ отъ кого у ней д?ти.
Я замолчалъ, но съ этой минуты снялъ съ Наташи клеймо незаконнаго дитяти, по крайней м?р? для себя.
Съ той поры я не удивлялся больше, встр?чая молодыхъ, умныхъ, энергичныхъ людей, которые не могли отд?латься отъ дряблыхъ, скучныхъ или даже распутныхъ бабенокъ, потому только, что между ними становилось незаконное дитя. Еслибъ я и не любилъ тогда графиню, еслибъ она сд?лалась для меня противной, возмущающей личностью, я бы и то чувствовалъ себя привязаннымъ той страстной потребностью отеческаго призванія, какое дано въ уд?лъ инымъ. Такою воспитательной натурой над?лила и меня судьба. Я уже это вид?лъ въ Наташ?, а она мн? нич?мъ не приходилась. Графиня в?рно разсчитала (если только было ей изъ чего разсчитывать), что отеческое чувство всплыветъ во мн? и покроетъ собою всякія колебанія и уколы сов?сти.
Ребенокъ питался, росъ, мать выкормила его на славу и даже перепустила срокъ кормленія, такъ что онъ ее преизрядно покусывалъ. Къ концу перваго года лицо его оформилось. Онъ выходилъ — вылитая мать. Мн? и не случалось вид?ть такого разительнаго сходства. Это сначала огорчало графиню: доказательствъ того, кто былъ отецъ, на ребенк? не значилось. Но я, разъ ув?ровавъ, в?рилъ и засыпалъ каждый день съ фразой: «Коля — мой!» Графъ сталъ «своего сына» баловать съ самыхъ первыхъ минутъ младенческаго сознанія, когда въ ребенк? развиваются себялюбивые инстинкты въ ужасающей прогрессіи.
Мать зам?чала это, старалась противод?йствовать, сов?товалась со мною; но дурное вліяніе баловства графа шло своимъ порядкомъ, да и она сама подчинялась все больше и больше исключительной привязанности къ сыну, которая поздн?е перешла въ слабость, непонятную для такой натуры.
Къ зим? мы пере?хали въ губернскій городъ. Вотъ тамъ-то и началось общее идолопоклонство передъ единственнымъ продолжителенъ рода Кудласовыхъ. Графъ то-и-д?ло бралъ его на руки, носился съ нимъ, какъ съ божкомъ, накупалъ ему игрушекъ, приставилъ къ нему д?вочку, которая должна была играть роль живой куклы, носилъ его по ц?лымъ часамъ и, посадивъ Наташу или самое графиню играть казачка, прыгалъ передъ нимъ какъ маленькій.
Зр?лище это глубоко возмущало меня. Есть что-то противное въ такой слабодушной, эгоистической страсти къ самымъ маленькимъ д?тямъ. По сил? родственнаго чувства я, конечно, не уступалъ ни его сіятельству, ни кому бы то ни было, но я продолжалъ возмущаться, сознавая, что самъ я неспособенъ былъ бы на такое безумное воспитаніе, еслибъ и получилъ законныя отеческія права на этого ребенка. Разъ, вечеромъ, зр?лище родительскаго безумія было до того отвратительно, что я черезъ пять минутъ по уход? графа въ кабинетъ, сказалъ графин?:
— Вы въ три м?сяца такъ испортите ребенка, что его десятью годами воспитанія не исправишь. Отставьте отъ него эту д?вчонку.
Я такъ это сказалъ, что графиня съ н?которымъ удивленіемъ погляд?ла на меня.
— Это все графъ, проговорила она; но вы правы.
— А если правъ, подхватилъ я, то не позволяйте ему губить ребенка.
Д?вчонка была отставлена и даже н?жности графа стали мен?е шумны; но общій воздухъ барства не исчезалъ, да и сама графиня не въ состояніи была выкурить его.