Полжизни

Боборыкин Петр Дмитриевич

Она тоже погляд?ла на меня какъ будто строго; но въ ея зеленыхъ, глубокихъ глазахъ я прочелъ не строгость, а что-то, бросившее меня въ краску. (Красн?ть я и теперь еще не отучился совс?мъ.)

— Вы ужь подружились съ Наташей? вдругъ спросила она.

— Не знаю какъ она, графиня, выговорилъ я глуповатымъ тономъ, но я бы очень хот?лъ попасть въ ея друзья: она такая славная у васъ.

Чуть-зам?тная гримаса проскользнула по ея губамъ.

— Ее бы надо учить русской грамот?, да у меня терп?нья н?тъ, небрежно промолвила она.

— У васъ-то?! вскричалъ я невольно.

Она улыбнулась и отв?тила съ удареніемъ:

— На другое найдется, но на

это н?тъ.

— Что-жь, графиня, обрадовался я, мн? приводилось не разъ учительствовать, терп?нье у меня есть… вы бы меня осчастливили…

— Слишкомъ что-то сладко, Николай Иванычъ, счастье небольшое: моя дочь, кажется, не съ очень быстрой головой… Начните, если у васъ достанетъ времени.

И тотчасъ же она перешла къ д?ловой тем?, какъ бы желая показать мн?, что не сл?дуетъ забывать про главную ц?ль, стоящую выше всякихъ Наташъ.

Она мн? сообщила, что графъ у?халъ, совершенно довольный мною, и готовъ безусловно одобрить вс? мои распоряженія.

Пришлось докладывать ей, какъ я думаю повести д?ло постепеннаго уничтоженія барщины и подготовлять крестьянскую общину къ вол? и пользованію земельными угодьями. Я не побоялся даже сразу закинуть надежду, что, быть можетъ, графъ подаритъ имъ кое-какую землицу не въ счетъ выкупа, о которомъ тогда уже толковали, а то такъ и просто откажется отъ выкупа.

— Приведите его къ этому, сказала графиня сдержанно, что-нибудь онъ сд?лаетъ. Я не-прочь под?литься съ крестьянами въ моихъ им?ньяхъ.

Я вопросительно погляд?лъ на нее.

— Вамъ изв?стно, Николай Иванычъ, что графъ поручилъ вамъ только свои им?нья. Я въ сторон?. Мн?, какъ вашей союзниц?, не пристало пользоваться вашими услугами. Но все, что вы сд?лаете, какъ распорядитель им?ній графа, то пригодится и моимъ крестьянамъ.

Я тогда не совс?мъ понялъ эту деликатность; но полный смыслъ ея словъ вскор? открылся.

Мое главноуправительство получило для меня двойную ц?ну: идти прямымъ путемъ къ самой лучшей ц?ли, какую только могъ им?ть челов?къ въ моемъ положеніи, и сближаться этимъ самымъ съ женщиной, предъ которой я такъ всеп?ло преклонялся.

Вечеромъ того же дня, возвращаясь изъ конторы, я остановился въ коридор? передъ дверью въ залу. Оттуда неслись звуки рояля. Играла графиня. Въ Москв? я ни разу не слыхалъ ея игры, не обращалъ даже никакого вниманія на инструментъ, стоявшій въ зал?. Музыка была для меня до той минуты terra incognita, а порыванія къ ней таились во мн?, даже въ пред?лахъ моего убогаго п?вчества.

На цыпочкахъ вошелъ я и прислонился въ ст?н?, за печкой, бросавшей длинную т?нь на полъ полуосв?щенной залы. Звуки, выходившіе изъ-подъ пальцевъ графини, защекотали меня неиспытаннымъ еще ощущеніемъ. Въ нихъ было что-то милое, игривое, точно какой задушевный разговоръ, прерываемый шуткой и тихимъ см?хомъ, гд?-нибудь въ уютномъ уголку, зимнимъ или осеннимъ вечеромъ. Пьеса скоро оборвалась. Графиня перевернула листъ тетради, сд?лала небольшую паузу и заиграла совс?мъ другое, — тихое, широкое, уносившееся неизв?стно куда, безконечную какую-то грезу, въ которой звуки переливались чуть слышно и тонули въ дрожаніи неопред?ленныхъ и сладкихъ отголосковъ.

У меня защемило на сердц?, и небывалый слезы выступили нежданно-негаданно на глазахъ. Я закрылъ ихъ. Смолкли звуки и больше не возобновлялись.

— Кто тамъ? окликнулъ меня знакомый голосъ, отъ котораго я чувствовалъ каждый разъ внутреннюю дрожь.

Я вышелъ изъ своего теинаго угла.

— Это вы, Николай Иванычъ? Какъ притаились! Вы охотникъ до музыки?

На эти вопросы я только отв?тилъ:

—

Что вы такое играли, графиня?

— Это — Шуманъ.

Для меня имя Шумана было тогда — пустой звукъ.

— А самая-то пьеса, что такое?

— Первая называется «am Kamin» — у камина.

— Такъ и есть! обрадовался я заглавію.

— А вторая называется «Traumerei.»

— Грезы, перевелъ я вслухъ.

— Вы по-н?мецки знаете?

— Маракую.

Съ чистосердечіемъ ребенка сознался я графин?, что въ музык? — круглый нев?жда; а теперь увидалъ, какъ она на меня сильно д?йствуетъ. Не скрылъ я ей и комическаго эпизода моего п?вчества.

XXXIII.

П?ніе повело за собою и другіе уроки. Графиня нашла, что мн? сл?дуетъ познакомиться съ итальянскимъ языкомъ, хоть настолько, чтобы читать тексты романсовъ и аріи. За итальянскимъ пошелъ и французскій. Меня заставили прочитать вслухъ н?сколько строкъ изъ какого-то романа. Произношеніе у меня было убійственное. Я выговаривалъ почти вс? буквы словъ и съ носовыми звуками, въ род? «on», никакъ не могъ совладать. По учительница моя съ невозмутимымъ лицомъ поправляла меня и доказывала, что я до т?хъ поръ не выучусь порядочно языку, пока не образую свой слухъ.

Я долженъ былъ съ ней безусловно согласиться.

Наташа оказалась совс?мъ не такая тупица, какъ предваряла меня графиня. При урокахъ моихъ обыкновенно присутствовала и миссъ Уайтъ. Она тоже пожелала заниматься со мною по-англійски, должно быть по распоряженію графини. По крайней м?р? главная моя учительница, проэкзаменовавъ меня по части англійской литературы, въ которой я оказался крайне нев?жественъ, заявила то мн?ніе, что учиться языку никогда не поздно. Я и съ этимъ согласился.

Вс? мои вечера были биткомъ набиты уроками, какъ у самаго прилежнаго школьника; утромъ я училъ Наташу и съ полудня до об?да снд?лъ въ контор?. Съ графиней мы проводили ц?лые вечера; но я ея все-таки не видалъ. Со мной занималась старшая сестра-воспитательница, показывающая мн? азы; но женщина, мать, жена, чувствующее и страдающее существо не открывалось мн? ни въ одномъ звук?, ни въ одномъ жест?, ни въ одномъ намек?.

Черезъ нед?лю я задыхался отъ этой жизни съ глазу на глазъ, гд? все время шло на обученіе меня п?нію и французскому прононсу. Каждую ночь я, ворочаясь въ постели, спрашивалъ съ плачемъ въ голос?:

«Ho зач?мъ же эта женщина затаиваетъ такъ свое горе и униженіе? Къ чему эти молчаливыя, гордыя страданія? Разв? бы ея не было легче, еслибъ она хоть однимъ словомъ приблизила къ себ? челов?ка, которыя чуть не молится на нее?»

Потомъ я упрекалъ самого себя въ тупости, въ неум?ніи обращаться къ нея съ живою р?чью, затронуть въ нея симпатичную струну. Но упреки эти ни къ чему не вели. Она такъ наполняла вс? семь часовъ осенняго вечера, что было бы совс?мъ некстати прерывать наши занятія какимъ-нибудь постороннимъ вопросомъ. Отъ графа писемъ не приходило, стало-быть и этотъ сюжетъ не стоялъ еще на очереди.

Наступилъ восьмой день нашего уединеннаго житья въ слободскихъ хоромахъ. Только-что кончился урокъ итальянскаго чтенія. Графиня пошла въ залу черезъ темную гостиную, а я остался въ боскетной, гд? тускло гор?ла лампа подъ абажуромъ. Мн? сл?довала двинуться за учительницей, такъ какъ должны были начаться мои вокальныя упражненія, но я не шелъ. Я сид?лъ на жесткомъ старинномъ диванчик?, св?сивъ голову и кусая ногти: признакъ высшаго душевнаго разстройства моей деревянной особы. Въ зал? раздались раскаты аккордовъ. Проиграна была ц?лая прелюдія, а я все не двигался.