Помни время шипов
Шрифт:
Мы набиваем карманы шоколадом, сигаретами и прочим добром. В ту минуту, когда мы как раз собираемся отрезать толстый кусок колбасы, где-то совсем рядом раздаются взрывы минометных мин, и стоящие снаружи солдаты кричат: – Русские идут!
Как будто ударенные током все вскакивают и бросаются к выходу. Какой-то унтер-офицер с гусеничной машины уже открыл бочки с бензином и соляркой, чтобы залить горючим пол склада. Теперь он поджигает его. Языки пламени чуть не поджигают ему спину. Русские уже у другого края склада. Наши солдаты бегут и штурмуют машины, чтобы поскорее убраться прочь. Экипажи ругаются и хотят кое-кого столкнуть, но солдаты цепочками цепляются за борта машин и борются друг с другом за свободное пространство. Нам еще удается зацепиться за борт,
Отто яростно ругается: – Это уже не люди. Это твари, которые бессовестно позволят подохнуть другим, только чтобы спасти свою паршивую жизнь. И им еще хватает наглости произносить слово «товарищ». Места больше нет, «товарищ», извини, «товарищ», да они трясутся от страха. Главное, чтобы они успели вовремя смыться. Черт! Этих свиней нужно часами бить по морде. Что эти тыловые крысы вообще могут знать о товарищах и о фронтовом товариществе? Они произносят это слово просто по привычке, понятия не имея, что оно означает.
Отто действительно разозлился, но после этого он чувствует себя несколько лучше. Да и мне его слова тоже были по душе. После этого мы счищаем с наших шмоток самые большие куски грязи и спешим по следам гусеничных тягачей. Иван сбоку от нас и стреляет в отдельных солдат, которые пытаются спрятаться между домов. – Вот еще один тягач! – кричит Отто. – Мы должны залезть на него, иначе нам крышка!
Этот тягач тоже битком набит людьми. Мы бежим рядом с ним и машем водителю руками. Из кабины высовывается какой-то штабс-вахмистр и приказывает водителю ехать медленнее. Тот сбрасывает скорость, и тягач едет почти со скоростью пешехода. Мы замечаем, что на погонах штаб-вахмистра такая же золотисто-желтая окантовка, как и у нас. Тот тоже узнает наши погоны, протягивает руку мне и Отто и спрашивает:
– Из какого эскадрона?
– Из первого эскадрона 21-го полка! – отвечаем мы почти одновременно.
– Залезайте быстрее! Я из восьмого эскадрона 21-го! – отвечает штабс-вахмистр и подталкивает одного солдата с подножки вперед к крылу, а другого перетаскивает к себе в кабину, чтобы освободить для нас места. Мы оба на ходу заскакиваем на подножку и держимся за ручку двери. Это было настоящее спасением в самую последнюю секунду! Мы рады тому, что у русских за нами нет тяжелого оружия, иначе мы бы так легко не отделались. Так что мы сбежали от них всего лишь с несколькими легкоранеными. К этим легкораненых относился и я сам, потому что от рикошетирующей пули получил легкое ранение ниже колена. Но это просто царапина, такие бывали у меня и раньше.
Вначале она не вызывала у меня проблем. Потому на следующей же остановке я просто залепил ее пластырем.
В последующие часы мы потеряли из вида остальные машины, ехавшие перед нами, и ночью по мосту переехали реку Еланец. Там мы снова встречаемся с другой боевой группой, в которой были солдаты из нашей части. Один энергичный офицер пытается организовать контратаку, чтобы сдержать или на короткое время оттеснить наступающего противника. В одной из заново освобожденных деревень я беру у мертвого советского офицера немецкий автомат и несколько магазинов к нему. Кроме того, на руке у него было две пары немецких часов.
В деревне мы снова видим жуткое зрелище убитого советскими солдатами русского мирного населения. Проклятая война, из-за которой гибнут женщины и дети. Я невольно думаю о Кате из Днепровки, вспоминаю ее мольбы, чтобы война поскорее закончилась.
Война капут! Как часто она и другие молили об этом! И теперь, если советские части войдут в ее деревню, то для многих ее жителей это сразу будет означать смертный приговор. Ненависть к тем, кто жил на оккупированных немцами территориях, превратилась в настоящее безумие. Шип мести вошел так
22 марта. В ближайшие дни мы с боевой группой все ближе подступаем к Бугу. Эта река станет чем-то вроде нашей временной цели. Это значит, что сильные немецкие войска должны там остановить наступление противника. Но пока мы добрались до Буга, нам пришлось пережить еще несколько опасных дней, когда наша боевая группа снова была рассеяна под мощным натиском превосходящих ее по силе войск противника.
Ко всем нашим бедам добавляется проливной дождь, заливающий толстыми струями массу с трудом пробирающихся вперед беглецов. Из-за него грязь становится еще глубже, и идти еще тяжелее. Потому мы цепляемся за борта крестьянских телег. Мокрый брезент на них надувается на ледяном восточном ветру как парус и постоянно хлопает возле наших ушей. Маленькие телеги, запряженные упрямыми и выносливыми степными лошадьми, это, в конце концов, единственное средство передвижения для наших войск, которые с их помощью без проблем справляются с распутицей. Замерзшие, усталые и голодные как волки, мы, наконец, добираемся до немецкого тылового рубежа перед Бугом. Но наша часть уже переброшена из Вознесенска в Кантакусенку, на западном берегу реки. Там мы узнаем, что нашу часть уже почти полностью перевезли на транспортных самолетах «Юнкерс» Ju-52 в Кишинев в Румынию. (После начала войны и до 24 августа 1944 года Кишинев входил в состав Румынии. – прим. перев.)
Мы с Отто проводим на квартире в Кантакусенке еще три дня, приводим себя в порядок, чтобы снова до известной степени почувствовать себя людьми. Когда командование считает, что уже все отбившиеся от своих частей солдаты прибыли сюда на сборный пункт, нас с другими солдатами грузят на старый Ju-52, в котором нет сидений, и перевозят в Кишинев, где уже находится наш эскадрон. Хотя я еще раньше летал на планере в планерной школе в Зенсбурге в Восточной Пруссии, это был мой первый полет на моторном самолете. Вспоминая об этом, я должен сказать, что я тогда получил огромное удовольствие от этого полета на старой «Тетушке Ю», как называют у нас этот самолет, и не в последнюю очередь также потому, что мы, наконец, выбрались из России!
Но вопреки моим ожиданиям, мы хоть и попали в другую страну, но сама война, пусть и с некоторыми изменениями, осталась прежней.
Смертельное интермеццо в Румынии
27 марта 1944. Старушка Ju-52 приземлилась в Кишиневе, Бессарабия. Затем нас забирают грузовики эскадрона. В месте расквартирования нас, шестерых отставших, приветствовали как потерянных сыновей. Но кроме нас все еще отсутствовали несколько солдат. Наряду с Францем Крамером, моим вторым номером, также ефрейтор Биттнер считается пропавшим без вести. Фриц Хаманн говорит, что он потерял из виду его уже перед Еланцом; он предполагает, что Биттнер погиб или попал в плен к русским. После этого я ничего больше не слышал о них обоих.
28 марта. Из Кишинева несколько вояк уже уехали в отпуск. Среди них был также и «Хапуга», которого я поэтому больше не встретил на квартирах. Ротный старшина сказал мне, что через несколько недель должна была прийти и моя очередь. Вахмистра Фендера там тоже больше не было. Его состояние после ранения настолько ухудшилось, что его пришлось отправить в военный госпиталь. Отто отправили на курсы унтер-офицеров, которые он должен был пройти после своего повышения в звании. Мне его очень не хватало, так как мы вместе многое пережили, и я лучше всего находил с Отто общий язык. К сожалению, мне и его тоже не довелось увидеть вновь. Позже я узнал, что он некоторое время обучал рекрутов в Инстербурге, после этого снова попал на фронт. После моего серьезного ранения, в начале августа 1944 года в Польше, Отто снова вернулся в наш эскадрон. Однако он не вернулся из одного рейда разведгруппы и был объявлен пропавшим без вести.