Последний полет Гагарина
Шрифт:
Солдатики заносили разобранную мебель — югославский столовый гарнитур, кровати и шкафы в спальню из ГДР, кухонные ящики из Чехословакии, всё добротное, готовое пережить государства, в которых произведено. Памятуя мои кровельные подвиги и вынужденную самодеятельность в других местах проживания, супруга надеялась, что и сейчас приложу руки. Конечно! Только где время найти? Разве что по ночам, но соседи — сплошь сливки столичного общества, не перенесут, если после отбоя возьмусь стучать молотком. Впервые воспользовавшись служебным положением, а как координатор космической отрасли я курировал, в числе прочего, вопросы снабжения, привлёк пару мастеровых мужиков с опытного производства, заплатив им по высшей
Вишенкой на тортике были импортные фотообои-самоклейки, изображавшие какой-то пейзаж в Баварии, не особо гармонировавшие с иной обстановкой, зато первые или одни из первых в Москве. Круть неимоверная.
Алла оценила по-своему.
— Теперь вижу, что ты больше чиновник и начальник, а не лётчик. Раньше норовил сам-сам.
— Пришло время распуститься, отрастить животик и пошить пиджак пошире, чтоб его скрыть. Расстраиваешься?
— Ничуть. Только боюсь, что соскучишься по себе-прежнему. Иди ко мне!
Она положила Андрея в коляску, мы обнялись, и только присутствие дочки уберегло от повторения ситуации, в результате чего появился бы ещё один ребёнок. Нет, мы, конечно, соблюдали необходимые меры, но так вышло, что оба зачаты во время спонтанных вспышек страсти, оба — дети любви, а не планомерных расчётов в духе Келдыша, и это здорово.
Про животик я пошутил, как прежде вставая раньше всех ради изнуряющего кросса и зарядки, и минимум день в неделю проводил в Центре подготовки космонавтов, намереваясь поддерживать форму в достаточной мере, чтоб полностью набрать её за несколько месяцев, когда придёт время ответственного полёта.
На новой должности не удалось увильнуть от заграничной командировки. Новый председатель правительства, скрипя сердце, согласился вовлечь в космические программы европейских социалистических союзников, для чего разместить заказы на изготовление не самых ответственных узлов в ЧССР и ГДР, Минобороны ложилось костями против.
Неответственные может пилить и артель «Красный мозырянин», думалось мне, когда после экскурсии по центру Праги, очень красивой, но очень душной под палящим июльским солнцем, деревья в районе Старого Мяста в дефиците, меня провели в прохладный цех одной из фабрик объединения «Тесла», где производились платы для телевизоров. Что впечатлило, уже тогда в бытовой технике во всю использовались транзисторы, лампы ставились в строчной развёртке, на выходе звукового канала, в общем, где требовалась повышенная мощность. В СССР линейка УЛТ, унифицированных лампово-транзисторных чёрно-белых телевизоров, появилась намного позже, а местные инженеры мне взахлёб рассказывали, что готовятся к эпохе цветного телевидения и только на полупроводниках, исключая кинескоп. Вот так. В военной технике СССР до сих пор главенствующее место занимали лампы, специальные, часто с металлической колбой и знаком ВП военной приёмки. Отсюда лишние килограммы оборудования, выброшенного перед стартом моего «Востока» из-за избыточного веса спускаемого аппарата.
Чехословаки, в данном случае конкретно — чехи, заявляли о готовности немедленно установить новые линии для производства любых электронных схем. Что важно, в стране производились все комплектующие, включая лампы и полупроводники. Сопровождавший меня представитель ЦК КПЧ волновался только об одном: как Советский Союз будет рассчитываться –своей продукцией, энергоресурсами или примет изделия «Теслы» в качестве безвозмездной братской помощи, чего им очень не хотелось бы.
Те же вопросы — а что взамен — звучали на «Чешской зброевке». Один из самых передовых довоенных заводов, исправно снабжавший Рейх стрелковым оружием, обладал неплохим парком металлообрабатывающего оборудования. Платите — и
Я мотал на ус.
Разумеется, провели встречу с общественностью, первому космонавту Земли аплодировали, но далеко не так, как на Родине, где моё появление вызывало экстаз, дома я радовался не столько за себя (мне — утомительно), сколько за взрыв народного энтузиазма благодаря космонавтике.
В ГДР, несмотря на такую же солнечную погоду, мне всё показалось более мрачным. В Берлине в качестве главной достопримечательности продемонстрировали стену на границе с западной частью города, увенчанную спиралями Бруно и постоянно патрулируемую полицией. Понятно, что некоторая изоляция социалистического мира и капиталистического неизбежна, но визуальное воплощение разграничения ничуть не радовало.
Затем поехали в Дрезден на предприятие VVB, будущий «Роботрон». Город не избавился до конца от кошмарных следов февральской бомбардировки сорок пятого года, когда западные союзники сбросили феноменальное количество авиабомб, эквивалентное действию тактической ядерной бомбы. Уцелели в той или иной мере все крупнейшие здания центра, включая королевский дворец, но они были чёрными. Я подошёл и колупнул каменную кладку собора, изумительной красоты во внутреннем убранстве. Снаружи камни, оказывается, на миллиметр или два почернели от высокой температуры и выглядели закопченными. Заплаты от реставрационных работ имели совершенно иной цвет. Я не был в Дрездене начала третьего тысячелетия, не знаю, насколько его окультурили потом.
Вообще, Восточная Германия напоминала киношного старопрусского солдата, затянутого в узкий мундир и застёгнутого на все пуговицы. Очень много полиции или людей в униформе, наверняка штатских профессий. Всё чётко по команде. На вопрос о размещении на VVB наших заказов никто даже не заикнулся о вознаграждении. Прикажут — яволь и зер гут, выполним.
По возвращении в Москву едва успел забежать домой отдать подарки и сразу, не отпуская водителя, помчался во Внуково на спецрейс в Казахстан. Ожидался запуск корабля «Восток» снова с Николаевым и по программе, прямо нацеленной на Луну. Через виток должен был стартовать беспилотный спутник-мишень. Николаеву поручалось сближение со спутником на дистанцию тридцать-сорок метров. А ещё я настоял на испытании в реальном космическом вакууме скафандра нового типа, потому что со старыми, вроде использованного мной, творилась ерунда. В теории герметичный и призванный спасти пилота корабля при разгерметизации спускаемого аппарата, он давал течь во время тестов в гидроневесомости.
Вообще, за год и четыре месяца после моего полёта многое было сделано, но далеко не все грехи оборудования первого корабля устранялись вовремя. Система очистки воздуха как-то заработала, а терморегуляция барахлила, теперь не переохлаждала, а жарила космонавта. Ещё хуже дело обстояло с «Микроном» — комплексом контроля физиологических функций пилота после катапультирования и до приземления. Этот прибор вообще ни разу не заработал нормально, только лишний вес и лишний объем в специальном кармане скафандра, не знаю, зачем Королёв согласился его оставить Николаеву. Быть может, чтобы ткнуть в нос разработчикам, ваша поделка — хуже, чем у кружка «умелые руки».
Я сопровождал Андрияна Николаева в автобусе вместе с дублёрами и основной свитой. Он, мужик оптимистичный и весёлый, сидел с мрачной миной на лице.
— Ты чего? — спросил его.
— Если и этот полёт провалится, пусть без какой-либо моей вины, чисто техника подведёт, меня больше не пустят. Скажут — гореносец. Королёв с Каманиным такие же суеверные, как и остальные.
— А ты повторяй за мной: пописать на колесо, спеть «Отпусти тормоза», крикнуть «поехали». Захватишь вверх моё везение!