Последний полет Гагарина
Шрифт:
Он пытался улыбнуться, но напряжение его не отпустило.
Когда лифт увёз его к верхушке ракеты, и мы с Королёвым шли в бункер от стартового стола, я достал из папки и показал Главному транзисторный приёмник «Тесла», чешскую копию японца конца пятидесятых годов. Сергей Павлович, вглухую невыездной, подобных игрушек, оказывается, не видел.
Я включил приёмник, поймал местную радиостанцию на средних волнах.
— Это чехи сделали?! Иди ты…
— Бегу, Сергей Павлович. Смотрите, транзисторный, ни одной лампы. Почему у нас полупроводники внедряются столь медленно?
— Надежность, —
— Так надёжность проверяется. Часы наработки до отказа, вибростенд, температуры. Ох, кого я учу… Простите.
— Подари!
— Не могу. Уже жене подарил и взял обратно взаймы — вам показать. Из следующей загранки привезу, обещаю.
— Келдышу показал?
— Не успел. Наша ЭВМ «Стрела» сплошь на лампах, полупроводниковые в ней только диоды. В ЧССР видел машину IBM, она гораздо компактнее «Стрелы». Каждый транзистор выдерживает неизмеримо большее количество циклов открыт-заперт, лампы со временем теряют эмиссию.
Королёв покачал головой.
— Неизбежно. С ракетами мы их опережаем, потому что всё бросили в ракеты. А остальное…
— Украдём как F-1 или купим как это, — я забрал приёмник от греха подальше. — Чехи вон уже в полный рост транзисторы ставят в бытовую электронику. Сергей Павлович, невозможно только на свои силы ориентироваться. Мы им социализм подарили? Пусть благодарят!
Отблагодарят «Пражской весной» шестьдесят восьмого, но Королёв, видимо, не доживёт.
— Военные не согласятся. Утечка секретов, американцы используют нам во вред. Ну, сам знаешь.
Я не сдавался.
— Значит, нужно заказы размещать с умом. Та же вычислительная машина — пусть делают отдельные блоки, соберём воедино в Москве. И программное обеспечение пусть математики Келдыша лепят. Чтоб американцы до старости не расшифровали. Нет, не до старости — до потери актуальности.
Так мы спорили ещё полчаса, пока не прошло сообщение, что люк космического корабля задраен, датчики показали норму. Королёв спустился в бункер и отобрал микрофон у Каманина, намереваясь развлекать Николаева разговорами. Нервозность космонавта Главный тоже заметил.
Андриян, как оказалось, нервничал не зря. На первом же витке доложил о нормальном самочувствии, и Королёв велел начать эксперимент со скафандром. Понимаю Главного, если бы случилось что-то нештатное, сразу прерывал бы задание и после прохождения Африки включать ТДУ на спуск.
Случилось. Я предупреждал, памятуя первый выход Леонова в космос в прошлой жизни, оттого и упрашивал сначала размяться, не выходя из корабля. Николаев отстегнулся, поплавал в невесомости пару сантиметров туда-обратно, в кабине так же тесно, как и в моём полёте, потом открыл клапан, стравливая воздух. Он выходил медленно, но когда закончился, стряслась беда. На земле столь глубокий вакуум не создашь, скафандр раздуло, конечности перестали гнуться. Андриян застрял между креслом и приборами. Команда с Земли закрыть клапан и восстановить давление не прошла, сам космонавт дотянуться до тумблера не мог. Сесть в кресло — тоже, оно элементарно узкое для надувшейся изнутри задницы и спинки скафандра.
«Восток» ушёл из зоны радиосвязи.
Я
Королёв, бледный и с каплями пота на лбу, начал собирать предложения — что делать.
— Когда вернёмся в зону радиосвязи, попробуем дать воздух в кабину, — предложил Каманин. — Клапан маленький, сразу всё наружу не улетучится. Хотя бы пять-десять процентов земного давления, у Николаева появится подвижность, он сам закроет клапан.
Мы вздохнули с облегчением, услышав голос Андрияна. Космонавт был в сознании и в адеквате.
В кабину хлынул воздух из баллонов, растрачивая драгоценный запас на десять суток. Он доложил, что руки обрели подвижность, но поскольку распёртый воздухом скафандр не позволяет двигаться телу, до тумблеров не достать…
Твою мать… У Леонова в моей реальности все эти неприятности случились в открытом космосе, благодаря второму космонавту он вернулся в корабль, и вдвоём они справились с ситуацией. Ну почему ни я, обременённый послезнанием, ни другие, готовившие экспедицию, не продумали последствия?!
— Распускаю шнуровку. Стравливаю воздух из скафандра. Если не получится, передайте Вале, что люблю её…
Валя — это его невеста, отчисленная из отряда космонавтов после роспуска женской группы.
Несколько минут прошли в тревожном ожидании. Королёв не выдержал первым, я видел — он на грани срыва, и взялся за микрофон:
— Сокол! Сокол! — потом плюнул на конспирацию и, срывая голос, закричал: — Андриян Григорьевич!!!
В ответ доносился только треск. Единственный звук в помещении. Казалось, никто из присутствующих даже не дышал. Потом мы услышали:
— Я — Сокол. Клапан закрыт. Давление восстанавливается. Воздуха витков на тридцать хватит. Продолжаю полёт.
Мы кинулись обниматься. И хоть сами лично не рисковали ни жизнью, ни здоровьем, Каманин выдохнул: поседеешь тут с вами, и все согласились.
Как Николаев умудрился контролировать давление одними только пальцами на шнуровке, к тому же в распёртых воздухом перчатках, уму непостижимо. Как не потерял сознание, очутившись в атмосфере как в нескольких километрах над уровнем моря? Очень хотел жить и очень надеялся снова обнять свою Валю.
Из запланированных экспериментов провёл сближение со спутником. В отличие от моего «Востока», где двигатель стоял одноразовый и использовался только в качестве тормозного, в этой версии он перезапускался несколько раз. Николаев засёк направление на спутник, сориентировал вручную корабль и поплыл ему навстречу, а затем совершил ещё один маневр, отвернув, тем самым предотвратил столкновение. Через годы, когда околоземное пространство будет замусорено больше, чем метро в Нью-Йорке, уклонение от летящего объекта станет делом обычным. Пока же данная эволюция выполнялась в первый раз, и я знал, как Келдыш продаст наш эксперимент военным: мы отрепетировали сближение с иностранным спутником-шпионом с целью его расстрела и уничтожения. Мы — добрые, а, как известно, добро должно быть с кулаками. Или с боевым лазером.