Потому что ночь
Шрифт:
— Как я и говорил. — Он хватает меня за запястья, чтобы обездвижить. То, как по-хозяйски он чувствует себя в колыбели моих бедер, слишком хорошо. Затем он повторяет: — Что, по-твоему, у тебя есть такого, что мне нужно?
— Абсолютно ничего.
Он ухмыляется.
— Теперь ты знаешь, что это неправда.
Это не так уж и волнующе, когда он весь вот так лежит на мне. Моя похоть новорожденной только что ожила по какой-то другой причине.
— Дай подумать. Я могла бы дать тебе уроки смс.
—
— А как насчет социальных сетей? Я могла бы показать тебе…
— Пас.
— Я не знаю, — говорю я. — Ты уже открыл для себя компьютерные игры? Я уверенна, что ты станешь фанатом Stardew Valley.
— Не интересно, — говорит он. — Думаю, вместо этого я возьму твой рот.
— Мой, что? — спрашиваю я надменным тоном. — Я не буду заниматься с тобой оральным сексом.
Он смеется.
— Я не это имел в виду.
— Оу.
— Как будто я подпущу твои зубы к своему члену, не убедившись предварительно в твоей привязанности.
Я смеюсь.
Затем, без лишних слов, он целует меня.
Сначала я слишком изумлена, чтобы отреагировать. Но он не колеблется. Его рот накрывает мой, язык проникает внутрь. Он действительно знает, как целоваться. Он прослеживает мои зубы и язык, попеременно то нежно, то требовательно. В мгновение ока он добивается от меня ответной реакции, насыщая меня глубокими и влажными поцелуями. Он проникает прямо в мою голову. Никто еще не вкладывал столько целеустремленности в то, чтобы превратить меня в кашу. Его тело давит на меня, а крепкая хватка, которой он держит мои запястья, становится моей погибелью.
Находиться с ним так близко — просто рай. Я могу признаться в этом, но не признаюсь в этом вслух. Он целует меня глубоко, крепко и искренне. Как будто все остальное не имеет значения. Как будто он копил это ночи напролет. Что не имеет смысла. Он богат, горяч, бессмертен и может иметь кого угодно. В то время как моя отличительная черта — неспособность держать рот на замке и не давать ему повода для беспокойства.
И все это не объясняет, почему мои ноги обхватывают его бедра, прижимая его ближе.
— Не припоминаю, чтобы мои тренировки с отцом были такими уж ласковыми, — говорит Генри, стоя у двери.
Лукас стонет и поднимает голову. То, как его ноздри раздуваются при виде незваных гостей, — это чистая ярость животного. Это даже захватывающе.
— Не нам судить, — говорит другой мужчина с любопытным акцентом. Полагаю, нордический. Из него получился бы отличный Тор. Высокий, крепкий, с длинными светлыми волосами и татуировками. — Может, для начала он научит ее борьбе. На кровати. С его языком.
— Где ты, блядь, был, Бенедикт? — спрашивает Лукас.
— То тут, то там.
— Ты должен был прикрывать мою спину.
—
— А как же я? — возмущается Генри. — Я самоотверженно присматривал за тобой семьдесят долбаных лет. Где же благодарность!
— Я уверен, что ты сделал все, что мог, — говорит большой незнакомец. — Даже если тебя почему-то не было рядом, когда отец проснулся. Я уверен, что все, что ты делал, было очень важно. Я не осуждаю, младший братец.
— Ты хуже всех, Бенедикт. Абсолютно, блядь, худший.
Бенедикт кивает нам.
— Не стесняйтесь, возвращайтесь к своим тренировкам. Мы не хотели мешать.
— Ты же, конечно, понимаешь, что на самом деле он не собирается ее тренировать. Во всяком случае, не в ближайшее время, — говорит Генри.
— Почему?
— Ему нравится, когда она беззащитная. Это часть того, что делает ее аномалией в его мире. — Генри прислоняется к дверному косяку. — Например, она спит в его постели. С тех пор, как он ее обратил.
— Ты шутишь?
Лукас ворчит, но ничего не говорит. И остается лежать на мне. Чертовски неловко.
— Когда отец обратил меня, он бросил меня в свою темницу на несколько недель, оставляя кувшины с кровью у двери каждую ночь, — рассказывает Генри. — Он не выпускал меня, пока я не пообещал не кусать персонал и не ломать его драгоценную мебель.
— Меня он приковал к дереву, — говорит Бенедикт.
Генри удивленно приподнимает брови.
— Он приковал тебя к дереву? Ты серьезно? И почему я никогда не слышал об этом?
— Ты так много говоришь, что я едва успеваю вставить слово. — Бенедикт пожимает плечами. — Это был большой старый дуб. Очень красивое дерево, но все же… мне приходилось каждый раз зарываться в землю, чтобы укрыться от палящего солнца.
— Ты приковал его к дереву? — изумленно спрашиваю я.
— Это долгая история. — Лукас наконец слезает с меня и протягивает руку. — Он все время пытался меня убить.
Бенедикт кивает.
— Да, это правда. Наш король поручил мне отрубить голову злобной твари. Но Лукасу понравилось, как я сражаюсь, и он обратил меня.
— Средневековье было суровым. Я подумал, что берсерк из викингов может пригодиться.
Я моргнула.
— Ха.
— Чем ты питался, когда был прикован к этому дереву? — спрашивает Генри.
— Каждый день перед рассветом он стоял в отдалении и бросал в меня кроликов, — отвечает Бенедикт все тем же стоическим тоном.
Генри качает головой.
— Что? Живых?
— Нет, — говорит Лукас. — Это было бы жестоко. Я уже свернул им шеи.
— Позвольте мне еще раз извиниться за то, что мы прервали вашу тренировку, — говорит здоровенный чувак с басовитым голосом. — Хотите, чтобы мы ушли, пока вы не закончите?