Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
Тихо. Жидкий свет прыгает по стенам и столу, по мелко набранным страницам книги и платку низко склонившейся сестры. Сонно трещат сверчки. Изредка раздается чавканье и придушенный храп пьяных; часто, срывами дышит мать; раскидавшись, розовенький, с закинутыми за голову руками, спит Илыоша. Мотя плачет. Тени медленно качаются и тают на лице ее.
Слабо вскрикнув, мать поднимает голову, долго, бессмысленно смотрит на лампу,
– - С нами бог... с нами бог... Прасковея-пятница, Сергий преподобный.-- Устало
– - Сейчас, мама, кончим.
Щуря дикие глаза, отец привстал на локоть. Запустил пятерню в всклокоченные патлы, попросил напиться.
– - Вы еще...-- громко откашлялся, сплевывая, засопел,-- не спите?
– - Нет, не спим.
Охая, мать поднялась с постели, зачерпнула воды.
– - Что ты, дьявол, в морду суешь!
– - крикнул на нее отец.
– - Еще не угодишь, родимцам,-- заворчала мать.-- Нахватаются пьянее грязи да куражатся, паршивцы!.. Сам бы в таком разе брал!..
Отец швырнул в мать кружкой, ругаясь скверными словами, стал шарить около себя, чтобы еще чем-нибудь ударить ее.
Завозился Ильюша.
– - Тять, потише, пожалуйста: мальчика разбудишь,-- попросила Мотя.
– - А ты что? "Мальчика разбудишь"! Сахарный у нее мальчик!.. Енерала выплеснула?.. "Мальчика"?.. Я в своей избе, учить меня нечего!.. Не глянется, лети ко всем чертям! "Мальчика разбудишь", свинья грязная!..
Мотя виновато посмотрела на меня и опустила голову.
– - Пошла теперь музыка на всю ночь!.. Эх ты, старый, бессовестный кобылятник!..-- заплакала мать.-- В кои-то веки пришла дочь в гости, и то ты ее гонишь со двора долой, пьяный дурак!
– - Вот я тебе сейчас покажу дурака!
– - затрясся отец.-- Я т-те-бя украшу!..
Я не вытерпел.
– - Ты когда же, негодяй, бросишь нас мучить?
– - сквозь слезы закричал я, вскакивая из-за стола.
– - Это отца-то?
– - изумленно спросил он, тараща красные глаза.
– - К примеру, жили вместе, я тебя растил, оберегал, заботился, а к чему пошло -- негодяем?.. Родного отца?..
Голос его понизился, захрипел, шея вытянулась, веревками на ней вздулись жилы.
– - Отца родного негодяем?
Со сжатыми кулаками, ополоумевший, он бросился к столу, чтобы ударить меня, но с лавки вскочила Мотя и, схватив его за руки, припала к ним.
– - Тятя, не нужно!.. Родимый, не бей!..
Мальчик поднялся с постели и заплакал; Мишка, забиваясь под лавку, ругался матерщиной; стоя у шестка, мать верещала во весь голос.
– - Отпусти!
– - мотая сестру из стороны в сторону, кричал отец.-- Брось, а то расшибу!..
– - Уйди с глаз долой, детенычек,-- умоляла мать, махая на меня руками.-- Уйди, Христа ради, пожалей меня!..
Я вышел из хаты.
– - Ваня, где твои бумаги?
– - выскочила па крыльцо сестра, хватая
Отыскав в сенях топор, я отворил в избу двери. Отец сидел, обуваясь, на кутнике. Увидев топор, мать ахнула, завопила не своим голосом, бросаясь ко мне; Ильюша забился в угол и охрип там от плача, сестра ловила меня сзади за локти.
– - Если ты, старый черт, пойдешь к уряднику,-- сказал я, останавливаясь перед отцом,-- я тебе голову отсеку на пороге.
– - Ловко,-- ответил он. Лицо его словно обрюзгло.-- Спасибо, милый сынок!
Отец молча полез на печь.
XVI
– - Мамочка, дай напиться!
– - Что ты все пьешь, мой голубчик, третий раз просишь?.. Головка не болит? Весь горячий...
– - Нет, не болит, дай напиться.
В окна глядит темная весенняя ночь. Порою ее непроницаемую пелену режет треск ломающегося льда: тогда из ветвей, с вершин осокорей, с шумом поднимаются уснувшие вороны, беспорядочно каркают, хлопая мокрыми крыльями, и снова затихают. Мелкий дождь забивает в стены гвозди: молоток стучит без перерыва, стены плачут от боли.
– - Дай еще пить,-- просит мальчик.-- Мама, почему вороны кричат? Они не любят спать?
Лицо у Ильюши красное, дыханье горячо и часто, серые глаза возбужденно блестят.
– - Мама, скоро рассветет?
– - Скоро, детка, скоро! Не пей больше, ляг усни!.. Усни!..
Ребенок обхватил руками шею Моти.
– - Я завтра опять пойду с тятей по рыбу... Пойдешь с нами, мама?
– - Пойду, родной, усни... И я пойду, и крестный, и бабушка!.. Приляжь!..
Мальчик положил головку на подушку, но тотчас же привстал, улыбаясь.
– - Я, мама, теперь не боюсь лягушек: они не кусаются... Тятя спит? Тятя, помнишь? У нас вечор в сачок залезло три... правда, тятя? А рыбка еще плавает?.. Покажи мне рыбку!..
Сестра вывернула фитиль, принесла с лавки ведро с водой, в котором шевелилось несколько гольтявок.
Ильюша запустил туда руку: поймав одну, засмеялся.
– - Мама -- живая! Видишь?.. Дай им хлеба.
– - Они не едят его, сыночек.
– - А чего же?
– - Травку, червячков, песочек...
– - Ну, дай им травки.
– - Хорошо, детка, я потом накормлю.
– - Дай сейчас!
– - Сейчас нету...
– - Дай сейчас!
– - заплакал и закапризничал он.
Мотя сходила на улицу и принесла оттуда несколько голых веток акации. Ильюша дремал.
Вся ночь прошла тревожно. Ребенок часто просыпался, стонал во сне, звал отца, мать, просил пить. Мотя сидела, склонившись над ним, до рассвета, прислушиваясь к дыханию, укрывая и кутая в одеяло.
Утром как будто прошло. Ильюша встал веселый, сейчас же спросил: не пора ли идти по рыбу?