Повторение пройденного
Шрифт:
Какой намек, тут намеком и не «пахло» — безапелляционное утверждение, не иначе, и настойчиво выраженное пожелание поделиться информацией. Вот только за «просто так» Кулик делиться сокровенным не хотел, памятуя о выжатом лимоне, том самом, который после процедуры выбрасывают. И он покачал головой, причем сделал так, что это можно было воспринять двояко — ссориться не хотелось, не тот у них вес в государственной власти. И выдавил улыбку, болезненную — притворяться не приходилось.
— Пытался Климу сказать — меня также скрючило, здесь, в первый приезд. Пытаюсь заставить себя вспомнить — итог ты сейчас видел. Я ведь словно киноленту видел, видения войны — и совсем другие танки, что у немцев будут, и самолеты — страшный враг. Словно таинственную книгу читал, и передо
— Книгу, точно «книгу»? Видения как киноленту прокрутили, как во сне иной раз бывает? Ведь так? Только сны порой «вещими» не зря называют…
Жданов прямо-таки напрягся, голос был предельно серьезен, а при слове «книга» глаза у него странно заблестели каким-то непонятным и неуемным любопытством. Словно подобрался к давно интересовавшей его тайне, даже замер, как охотник, наконец, увидевший «красного зверя» А Кулик к этому времени успел собраться — головная боль схлынула, и он потянулся к пачке папирос, выигрывая для себя время….
На два с половиной года войны под Ленинградом фронт буквально замер — все попытки прорвать удушающее город кольцо блокады не приносили долгожданного результата. Причин тут много, и есть одна весомая, независимая от желания и умения людей с оружием — оборонятся на такой местности сложно, но наступать на порядок труднее…
Глава 41
— Артналет показал Леебу, что продвинуться вперед можно только с огромными, буквально нестерпимыми потерями — слишком много у нас орудий. А немцы до сих пор помнят «верденскую мясорубку», и повторять ее многократно увеличенный вариант не захотят. Это точно, максимум, на что они смогут пойти — прорваться к Финскому заливу между Петергофом и Стрельней, да срезать гатчинский выступ с нашим укрепрайоном. Без овладения последним штурмовать Ленинград бесполезно — любое наступление по отодвинутым флангам отражается сильным контрударом в центре под основание прорыва. Так что сражение за Красногвардейский укрепрайон неизбежно, но это будут своего рода бои местного значения.
— Почему ты так считаешь, Григорий?
— Все очень просто — немцам нужно переходить к позиционной войне — на дворе сентябрь, пойдут дожди. В ноябре похолодает, выпадет снег. В таких условиях важно строить укрепления по максимально короткому периметру, «срезать» выступ означает сокращение фронта на полсотни километров, а это не менее пяти дивизий. А их в группе армий «Север» не так и много, что-то около трех десятков, я имею в виду пехоту. И выделить пять дивизий к тем десяти, что обложат город по уставным нормам — это половина всех сил. А ведь нужно держать фронт в южном Приладожье, за Ловатью, да и на десант с овладением Моонзунда нужно не менее двух дивизий выделить. Простые подсчеты показывают, что обложить толком Ленинград они не смогут, а если город продолжит работать, то в войне победить будет проблематично. Ты же сам хорошо знаешь промышленные возможности нашего города. Значит, овладеть Ленинградом противнику надо другим путем — и вот выбор в пользу этого варианта немцы уже сделали.
— Какой же этот вариант, Григорий? Догадываюсь, что неспроста к одной танковой дивизии в Тосно перебросили вторую в усиление. Хотят овладеть снова Мгой и выйти к Шлиссельбургу?
— Это было бы слишком просто, их авиаразведка уже углядела главное — мы укрепляем синявинские высоты и держим Мгу. А два часа тому назад они убедились, что сейчас мы научились концентрировать огонь артиллерии, и в любой момент наши корабли могут открыть огонь с Невы. К тому же мы можем стянуть на любое опасное направление до сотни крупнокалиберных орудий — от железнодорожных батарей до гаубиц-пушек МЛ-20. Это означает в сложившейся ситуации, что в радиусе действия артиллерии оказывается Мга и синявинские высоты, не говоря про Шлиссельбург.
Жданов слушал маршала очень внимательно, и когда тот взял карандаш, наклонился над картой. А Кулик заговорил негромко:
— Этим соединением из двух танковых и пары моторизованных дивизий немцы бьют по двум направлениям — одна группа прорывается к Мге и синявинским высотам, обеспечивая левый фланг основных сил, которые направляются к Кобоне, а затем, используя прорыв, на Волхов, полностью пересекая все поставки продовольствия и необходимых грузов в Ленинград. Этих четырех дивизий вполне достаточно, потому что их подкрепляют три пехотные 28-го армейского корпуса, что обеспечат устойчивость фронта от Мги до синявинских высот, а на восточную сторону Красногвардейского укрепрайона могут быть передвинуты две-три дивизии из резерва, освобождая этот пехотный корпус для наступления. Позиции по Волхову сейчас занимают три дивизии инфантерии 1-го армейского корпуса, вытянутые цепочкой на стокилометровом фронте. Но там сама река нешуточное препятствие, да и 52-я армия генерала Клыкова не имеет сил для наступления, а только для занятия обороны. Вот примерно то, что произойдет — на мою армию дружно навалятся вначале четыре «подвижных» дивизии с пехотной бригадой и одним полком, а затем подойдут еще три пехотные дивизии. И как ты думаешь — потечет ли с нас красная жижа или нет?!
Вопрос был риторическим — Жданов с мрачным видом смотрел на карту, на брошенный поперек ее карандаш. Кулик же решился сказать то, о чем боялся даже себе самому признаться.
— До немцев сегодня дошло, что штурм Ленинграда бесполезен — слишком мало шансов на успех при нашем превосходстве в артиллерии. А вот выйти к Свири, и там соединится с финнами вполне по силам — четырех танковых и моторизованных дивизий вполне достаточно имея во второй линии не менее шести пехотных дивизий и бригаду. Раздавят мою армию, отбросят Клыкова, и 7-й армии наступит конец. Через месяц голодающий Ленинград падет к их ногам как спелое яблоко. И на то у меня есть веский аргумент…
Кулик остановился, сглотнул, говорить было тяжело. И все дело в том, что Бадаевские склады должны были разбомбить вчера, забросать зажигательными бомбами, но вместо этого люфтваффе пыталось потопить корабли в Неве и на Ладоге, да и зенитную артиллерию, наконец, стали стягивать к жизненно важным объектам для их прикрытия, ставили аэростаты заграждения. Однако не стоило на это надеяться, и Кулик рубанул наотмашь:
— Завтра все будет ясно — если немцы начнут бомбить корабли, и попытаются атаковать наши позиции, то они сделают спасительную для нас ошибку. Но если разбомбят продовольственные склады, и начнут переходить к обороне, то судьба Ленинграда «повиснет» на одной нитке железной дороги, и которую устремятся перерезать их танковые дивизии. Но даже тогда у нас будет шанс, хлипкий но будет. Но если завтра начнется переброска всех оставшихся дивизий 4-й танковой группы генерала Гепнера на восток, то через семь-десять дней мы будем окончательно отрезаны и удушены в кольце блокады. Вот это и есть прямое следствие массированного артиллерийского налета на вражеские позиции. Было бы намного выгодней, чтобы противник не подозревал о той мощи, которой наши командиры овладели. Еще раз повторю — теперь все будет решено за семь-десять дней, максимум две недели. А там все будет видно — немцы преуспели, или мы выстояли.
— Пожалуй ты прав — завтра все увидим, но приказ по ПВО нужно отдать немедленно. Надо успеть подготовится к вражеским налетам. Но ты ведь сможешь удержать Волховское направление, нельзя допустить прорыва противника к Ладоге. О Свири и мысли допускать страшно, надо сейчас принимать меры. Все что в моих и Клима силах сделаем, будь в этом уверен. В ставку уже сообщили о боях на Мгинском направлении — Сталин знает о ситуации. Надо остановить немцев — вся надежда только на тебя.
— Трудно, очень трудно, но иного не остается. Мне нужен заместитель, генерал, который не побоится указать на мои ошибки, и при необходимости будет действовать исходя из сложившейся ситуации, а, не ожидая моего приказа. Я говорю о генерал-лейтенанте…