Пожарная застава квартала Одэнмате

Богуцкий Дмитрий

Огонь еще пытался заняться то тут, то там, но в целом пожар был задушен обвалом кровли. Мы с братьями Хиракодзи сидели на поваленной лестнице-бревне без сил. Совершенно незнакомые люди хлопали нас по спинам и высказывали слова восхищения.

А потом и пожарнички пожаловали. Их тепло встречали улюлюканьем и свистом. Не любили их здесь. Ну да, явились молодцы уже на готовое, когда все было уже кончено. Стояли они злые и нерешительные. И понятно, это сколько товару тут можно было бы поднять одним сакэ, а не сложилось…

Возбуждение

после борьбы с пожаром отпускало, и подкрадывалось пьяное утомление — неудержимо клонило в сон. Едва не заснув прямо на бревне, я встряхнулся:

— Эй, вставайте, — встряхнул я братьев. — Идем.

— Куда это? — удивился Тогай.

— Ко мне. В храм. Настоятель пустит, я поговорю. После такого доброго дела-то…

Нагасиро сидел невдалеке в обнимку с мечом, привалившись спиной к забору и, не видя, наблюдал происходящее перед ним. Там ругались прибывшее пожарные и хозяин «Обанава».

— Давайте его с собой, — сказал я, указав на Нагасиро. — Не бросать же его тут.

Хаято, крякнув, поднял пьяного натурально в дым Нагасиро, перекинул его руку через плечо и повел его вслед за мной, прочь от шума, в темноту, на зады квартала, в храм Кэйтёдзи на ночлег.

* * *

Утро выдалось хмельным и тяжелым.

Разбудил нас настоятель Экаи, заглянув в мою каморку, усыпанную храпящими телами, как какое-то поле битвы.

Я проснулся, когда он бесшумно задвигал перегородку.

— Спите, господин Исава, — тепло улыбнулся мне настоятель Экаи. — Рано еще.

— Ну нет, — пробормотал я, продирая глаза. Солнце уже поднялось, и давно было пора встать и объясниться. Вчера ночью я его не застал, и мы завалились спать как есть, без спросу. А это нехорошо.

Я нашел настоятеля сидящим на террасе храма, где он созерцал проснувшийся город.

— Господин настоятель…

— Садитесь, господин Исава, — кивнул мне настоятель Экаи. — Наслышан уже о ваших вчерашних подвигах. И остальных молодых людей тоже. Ваше благородное поведение достойно подражания и горячей благодарности, моей и всех наших прихожан. Отличный пример духа и добродетели. Садитесь, господин Исава.

Я сел на пол, чувствуя себя крайне неуверенно. Приготовленные извинения жгли гортань, но настоятель, очевидно, был не в настроении возвращаться к этому вопросу.

Перед нами в туманной утренней дымке расстилался Эдо — до отвращения свежий и работящий.

Так мы сидели еще некоторое время, дышали свежим утренним воздухом, пока могли, — вскоре должна была уже подкрасться полуденная жара. Цикады еще не трещали, но горячий воздух в солнечный полдень уже колебался над пылью улиц.

— Скажите, господин Исава, — произнес настоятель, — вы никогда не думали о том, чтобы уйти от мира?

— Что вы имеете в виду, настоятель Экаи?

— Уйти в укромную обитель. Принять постриг. Стать монахом. Думали?

Некоторое время я молчал, потом произнес:

—

Думал. Был бы я поближе к прежним землям моего бывшего дома — думал бы обязательно. Там я бы знал, куда пойти и где меня бы приняли. Там были люди, с которыми я когда-то работал бок о бок. Я бы не был там чужим. Здесь… я не знаю никого. И самое главное, некоторые обязательства не дают мне уйти от мира. Есть некоторые люди и некоторые вещи, которые требуют моего участия.

Настоятель Экаи некоторое время обдумывал мои слова, а затем, улыбнувшись, сказал:

— Очень хорошо. Замечательно. Вы не уходите пока никуда, господин Исава, — добавил он. — С вами желают поговорить, когда вы придете в себя. Это будет скоро.

Поднялся и ушел в храм, оставив меня в стыде и неудобстве.

Народ у меня в каморке и не думал просыпаться.

Полдень именно этого дня Окасукэ выбрал, чтобы прийти ко мне с предложением, от которого я и не знал бы, как отказаться, если бы не нуждался в нем больше всего…

От предложения и некоторой суммы денег, к нему прилагавшейся, — весьма увесистая связка медных дзэни, не виданная мною здесь роскошь! Деньги — это дар почтения, естественно, от общины, в честь вчерашнего впечатляющего деяния. А предложение — заняться в преддверии грядущего зимнего сухого сезона охраной всего Одэнматё от возгораний и пожаров, раз уж это у меня так лихо получается. Заодно и эту буйную ватагу кровельщиков к делу приучу, а то им иначе дорога одна — на каторгу, на дикие острова.

Община долго ко мне присматривалась, все-таки я из воинского сословия, не абы кто, и была моим образцовым поведением вполне удовлетворена, господин Сакуратай опять же очень хорошо о вас отзывался, и настоятель Экаи тоже.

Он, Окасукэ, не настаивает, конечно. Он все понимает и с почтением примет, если сэнсэй изволит и отказаться, он все понимает, дело непривычное и с садоводством мало общего… Но все же — не соблаговолите ли подумать?

— А разве не военное правительство в Замке выделяет пожарные команды? — удивился я. — По крайней мере, у нас в княжестве было так.

— Ах, господин Исава, — печально взмахнул руками Окасукэ. — Конечно же, выделяет!

Вот только на весь город их давно уже недостаточно. И даже приезжающие князья уже сами снаряжают своих молодцев охранять свои усадьбы от огня, так как на пожарных правительства мало надежды. А как быть тем, у кого нет воинов? Вот и сбиваются в торговых и ремесленных кварталах ватаги хикэси — молодцев-доброхотов, борцов с огнем, и неизвестно, что хуже, — огонь или их доброхотство…

— И народец там подобрался же, один к одному, — сокрушался Окасукэ. — Не сравнить вот с вами, например, господин Исава. Кто в цеху не удержался, кто проигрался в прах, кого господин Сакуратай из наших ополченцев-отокодатэ выгнал, а кого даже кабукимоно от себя погнали, сами понимаете, какой там народ.