Правда о Порт-Артуре. Часть II
Шрифт:
Посл молебна мы съ полковникомъ Артемьевымъ отправились въ Новый городъ съ цлью постить въ госпитал раненаго князя Гантимурова.
Больному длали перевязку, и поэтому пришлось очень долго ждать.
Въ этомъ же госпитал содержался въ отдльномъ помщеніи, охраняемомъ часовымъ, плнный больной японскій офицеръ.
Намъ разршили его навстить.
Больной не слышалъ нашего прихода. Онъ стоялъ у окна и задумавшись глядлъ вдаль, въ промежутокъ горъ, гд блестла гладь океана…
Услышавъ наши шаги, онъ быстро обернулся и, привтствуя насъ глубокимъ поклономъ, вопросительно на насъ
Я не зналъ, подать ему руку, или нтъ. Артемьевъ тоже, видимо, колебался. Руки мы ему не подали.
Предложивъ ему рядъ незначительныхъ вопросовъ и получивъ въ отвтъ нсколько кивковъ головы и продолжительиое безмолвное шипніе съ глубокимъ поклономъ въ конц, мы разстались.
Проходя по корридорамъ госпиталя, я, находясь еще подъ впечатлніемъ плннаго офицера, старался уяснить себ, почему я, войдя къ нему въ палату, просто не подалъ руки, а задумался и въ результат не подалъ. Оскорбить я его, безусловно, не хотлъ: лежачаго не бьютъ. Въ храбрости японцевъ я усплъ уже убдиться. Почему же? Представьте — мн было неловко подать руку офицеру, сдавшемуся, не будучи раненымъ, въ плнъ.
Я тогда былъ убжденъ, что въ плнъ сдается только тотъ, кто не въ силахъ уже больше защищаться. Я былъ увренъ, что русскіи солдатъ и офицеръ здоровыми въ плнъ не пойдутъ. Я врилъ въ былыя традиціи нашей арміи, въ которыхъ меня воспиталъ корпусъ.
Впослдствіи мн, для котораго честь арміи такъ же дорога, какъ память ряда моихъ предковъ, проливавшихъ въ ея рядахъ свою кровь за честь и достоинство Россіи, пришлось горько разочароваться. Оказалось, что въ плнъ можно сдаваться не только единичнымъ лицамъ, но цлымъ баталіонамъ, полкамъ, батареямъ и даже крпостному гарнизону.
Я не виню рядовыхъ бойцовъ. Я не могу имъ бросить жестокаго упрека. Почему? Потому, что въ этомъ виновата вся система воспитанія нашей арміи: они — покорное стадо. Въ нашей войсковой масс почти отсутствуетъ индивидуальность. Нашъ солдатъ тогда только несокрушимая мощь и непобдимая сила, когда ею управляютъ офицеры въ лучшемъ значеніи этого слова. Для нашего воина примръ — это все. Если насъ гнететъ позоръ цлаго ряда сдачъ въ плнъ, то въ этомъ, повторяю, виновата вся наша система, которая ведетъ армію къ полному разложенію. Наша армія остановилась въ своемъ развитіи, между тмъ какъ армія японцевъ бшено прогрессировала; чмъ была наша армія 50 лтъ тому назадъ — тмъ она осталась и теперь, измнились лишь ея форма и вооруженіе. Хотя офицеры стали образованнй въ общей масс, но это ничуть не воспитало духъ арміи.
Старшіе начальники въ большинств случаевъ — это т же чиновники, облеченные въ военные мундиры и вооруженные шашками.
Они своимъ сибаритствомъ растлваютъ намъ армію. Они ведутъ ее къ гибели. Забыты суворовскіе завты.
Мы забыли уроки исторіи. Исторія Великой Французской Революціи краснорчиво намъ говоритъ, что бываетъ съ арміей, въ которой генералы — лишь генералы по имени. Дальнйшее развитіе революціи во всхъ ея перипетіяхъ даетъ намъ примръ — примръ полнаго разложенія арміи.
Къ моменту гибели Людовика XVI во Франціи арміи фактически не существовало: армія растаяла.
Она растаяла потому, что генералы перестали быть солдатами по своимъ внутреннимъ
Они удалились отъ солдата. Они заботились исключительно о себ. Они смотрли на солдата, лишь какъ на средство для достиженія своихъ своекорыстныхъ цлей, почестей и власти. Они забыли, что, любя свою родину, они должны были любить и цнить ея сыновъ, становящихся подъ знамена.
Только любя солдата, какъ человка, входя въ его нужды, понимая и уважая его, можно побждать.
Наша система растлваетъ генераловъ, генералы армію — и армія наша таетъ.
Роскошное утро воцарилось надъ Артуромъ. Отъ моря до верхушекъ горъ все блистало подъ ослпительными лучами іюльскаго солнца.
Еще ветъ прохладой, еще солнце невысоко, еще городъ не ожилъ: Артуръ по старой привычк просыпается поздно. Улицы еще пустынны.
Проснулась лишь крпость. Береговой и сухопутный фронты молчатъ. Тамъ, далеко кругомъ, все тихо и мирно. Бредутъ лишь, несмотря на воскресный день, очередныя партіи солдатъ и китайцевъ на работы. Ничто не говоритъ, ничто не напоминаетъ, что городъ осажденъ, что онъ отрзанъ отъ всего міра и живетъ своей особенной жизнью, жизнью призрачныхъ надеждъ и упованій.
Раннее солнце востока, проникая въ дома, фанзы, казармы, блиндажи, каюты и казематы, пригрвая на утреинемъ холодк часовыхъ въ сторожевомъ охраненіи, часовыхъ при орудіяхъ, на батареяхъ, — будитъ все спящее живое. Для всхъ оно свтитъ ласково и привтливо, не разбирая ни добрыхъ ни злыхъ. Сотни и тысячи людей, которымъ суждено было навки уснуть въ земл Квантуна, просыпались съ обновленнымъ запасомъ душевныхъ и физическихъ силъ.
Артуръ просыпался.
Люди, освжившіеся покоемъ минувшей ночи, бодры и веселы подъ лучами жизнерадостнаго солнца.
День 25 іюля торжествовалъ въ блеск своей красоты.
Заблаговстили къ обдн.
Сегодня будутъ молиться объ избавленіи Артура отъ грядущихъ тяжелыхъ испытаній.
Церкви полны молящихся.
Въ отрядной церкви литургія приходитъ къ концу. Къ паперти ея съ разныхъ концовъ города подходятъ крестные ходы.
Здсь собралось, кажется, все населеніе Артура отъ мала до велика для единодушной, горячей, искренней молитвы къ Богу правды, любви и милосердія…
Около 10 1 /2 час. тронулся наконецъ общій крестный ходъ.
Живая волна людей медленно подвигалась впередъ. Передъ портомъ крестный ходъ остановился. На лицахъ всхъ, особенно женщинъ и даже дтей, печать религіознаго настроенія и сознанія, что они совершаютъ что-то очень нужное, важное, безъ чего Артуру не устоять и не избавиться отъ ужасовъ надвигавшихся страдныхъ дней.
Служили краткое молебствіе. Священники торопились, пвчіе торопились, слова молитвъ проглатывались — молящіеся по привычк крестились, но даже самые ближайшіе не разбирали словъ молитвъ и пснопній. Однимъ словомъ, все шло по обыденному. Улицы буквально запружены народомъ.