Преданные богам(и)
Шрифт:
То бишь, по обыкновению в стаях, где один родитель – арысь, а другой – берендей, волколак или яломишт, детеныши наследуют внутреннего зверя одного из родителей. Как правило, того, в ком сильней альфа.
Но иногда что-то путается и рождается псеглавец, в котором смешивается человек и зверь.
Также в парах берендей-волколак, рождается обычно или берендей или волколак. Но иногда получается беовульф.
Видать, с варрахами вышло похоже. Порода, ранее истребленная, стала возрождаться как помесь волколаков и яломишт. Само оно так вышло, естественным путем, али с божьей помощью – оставалось
Тут, кстати, возникал еще один вопрос, ответа на который пока не было. Смески почти всегда оказывались бесплодны. Тому пример мулы, лошаки, и те же беовульфы с псеглавцами. Прежние варрахи, будучи самобытной породой, плодились и размножались вовсю. А способны ли на это нынешние?
Но это можно было проверить и после (лишь бы не на Ганьке, ага!). Сей же час важным было другое. Часть из этих новоявленных варрахов, возможно, могли быть носителями (гнусными переносчиками!) ворожбы. Однако, чтоб ею воспользоваться, любой ворожей должен сначала пройти обряд пробуждения силы на могилах предков.
Но вот ты безликий. Ни сном, ни духом не подозреваешь, что уродился варрахом, ведь батюшка с матушкой у тебя обычные оборотни. В голове у тебя прочно засела непреложная истина, что всякую ворожбу извели еще во время Чистовой переписи. Разве тогда стукнет тебе в голову идея наведаться в курганы-в-степях (в которые еще поди найди вход, а затем и выход)? Да ни в жизнь!
Так бы дальше и продолжалось, кабы двадцать лет назад не случилось затмение Вдругорядной Луны. Встретились раз в полтора столетия праздники Безликого и Многоликого. И родился, по мнению Гармалы, некий избранный богами, коего братья Луноликой решили приспособить для возвращения в мир ворожбы.
Вот не было печали! Заняться им там нечем, что ли, в Чертогах своих, окромя как людям палки в колеса ставить себе на потеху?
Так вот родился этот избранный. С проклятиями многоликости и безликости, наложившимися друг на друга. Родился, по-видимому, обычным оборотнем, каким-нибудь серым волколаком или рыжим яломиштом (тут Ганька прикусил язык, чтоб не раскрыть свои догадки о породе ворожея). Проверяли его волкодавы, но не нашли ничего лишнего. Ни лишения внутреннего зверя, ни второго облика. Ведь проклятия двух богов попросту перекрыли друг дружку.
А потом Безликий бог призвал своего избранного в курганы-в-степях. И снял там с него свое проклятие. А Многоликий бог оставил. И появился у избранного второй облик. Человечий и звериный, как и положено многоликому. Облик варраха, владеющего ворожбой. И теперь этот варрах…
– …Надеется на авось, что кто-нибудь из собранных им безликих варрахов тоже окажется со спящей ворожбой внутри, запертой проклятием Безликого, – подытожил Ганька, с замиранием сердца припоминая, что парочку эдаких безликих, на него самого отдаленно похожих, он замечал в Потешных войсках. – А он сможет провести для них обряд пробуждения силы, снимая проклятие. Тем самым он копит себе полк будущих ворожеев.
– С тобой во главе, – ровно напомнил Гармала.
– Пусть накось-выкусит! – тут же взъерепенился Ганька, стискивая в руках висящую на шее свистульку. – Я ни в жизнь не соглашусь по доброй воле ворожеем стать! У них не бывает иного пути, окромя как глазить, морочить и порчу наводить на всех вокруг! Не для того
Мысль о том, кто он на самом деле такой, разбередила душу. Ганька в сердцах захлопнул грамоту с переписями населения и отошел к окну башни, чтоб Гармала не увидел вскипающих на его глазах слез бессилия. Глупость, конечно. Волкодав слепой, а всхлипы, тщетно сдерживаемые стиснутыми зубами, все одно услышит. Но Ганьке, отвернувшись, было не так стыдно плакать. Мальчишечьи повадки.
С высоты птичьего полета столица Зареволесского княжества походила на праздничный каравай. Солнечные зайчики прыгали по двускатным красным крышам домов и островерхим башенкам, слюдяным окнам и златым колоколам звонниц на перекрестках. И по украшениям палат Великого князя Сероволка и княгини Рыжелисиц, в коих они с Гармалой сейчас обретались, из белого сияющего струганца.
Серые каменные дома стояли под сенью озеленившихся раскидистых дубов и стройных осин. По замощенным брусчаткой широким улицам, лучами расходившимся от княжьих палат, вышагивали отряды стрельцов в алых кафтанах и, сверяясь с грамотами, стучались в некоторые дома. Навещали зараженных.
В Вольске не было того же числа бешеных, что в Тенёте, посему город не вымер. Здесь не старались шептать и не тушили огни. Звенели кузни, готовя оружие, коего требовалось все больше. Ржали в конюшнях застоявшиеся кони, захлебывались лаем собаки. Гомонили люди в очередях к знахарям и наузникам.
Стояли за снадобьями, облегчающими боль от бешеницы, Цикутой придуманными, и за намордниками. Болтали, как всегда, о неурожае, растущих ценах и пошлинах. Костерили княжьих мздоимцев и «сучьих потрохов» волхвов и берсерков. Хаяли опозорившуюся беглую княжну Червику и позабывшую о народе Луноликую. Здравили младшего княжича Чернобурского, ни здоровья, ни жизни не щадящего в борьбе с бешеницей. «Омежкой» его теперь звали с теплотой.
У Ганьки от этого с новой силой потекли слезы.
Вольск окружали белокаменные крепостные стены, схожие с хлебной косичкой вокруг каравая. А за ними открывалась такая пастораль, что дух захватывало.
С северо-запада окрест столицы раскинулись выселки. Светлые избы, окруженные хлевами и огородами, засаженными молодыми саженцами. Мазанки, утопающие в яблоневых, вишневых и сливовых садах, здесь, на юге, уже вовсю цветущих всеми оттенками розового и малинового.
За выселками неторопливо мололи воздух громадные лопасти ветряных мельниц. На горизонте зеленел кленово-березовый лес.
А с юго-востока стена оканчивалась отвесным обрывом. Далеко внизу его обгладывали волны Ленного моря и воды впадающей в него реки Осколков.
Ганька вдохнул полной грудью, насилу унимая всхлипы. Пахло морем, сырой рыбой, свежеиспеченным хлебом и фруктовым цветом.
Поступить правильно мешала боязнь, что ворожей его угробит, ежели он выдаст ворожея волкодаву. И преданность дворняги тому, кто его однажды спас.
Только вот Гармала его тоже спас, ломанувшись следом за непутевым помощничком в цирк Укротителя. Ворожей-то, видать, спасал его как Истинную пару, из корысти, для одного лишь потомства. А Гармала попросту. Работа у него такая – людей спасать. Всяких.