Преданные богам(и)
Шрифт:
Ганька вскочила с лавки, как ошпаренная, вытаращившись на подошедшего варраха в простом коричневом кафтане. С длинными ореховыми волосами, белыми на концах, как хвост лисий, и черными звериными когтями. Она с ужасом оглядела его брови вразлет, приподнятые к вискам уголки янтарных глаз, высокие скулы, точеный нос, пухлые губы… и рухнула к нему в объятия.
– Вёх! – возвела на него зареванные глаза. – Я волкодаву про тебя все, как на духу выложила! И про Цикуту! Предала вас!
Он скорбно улыбнулся, будто чувствовал ее боль сердечную, как свою, и
– На кой ляд ты меня к Могильнику приставил?! – всхлипнула она ему в шею, украдкой вдыхая аромат заморских пряностей и знахарских снадобий.
– Чтоб ты прошлась с ним по городам и весям, да ужасы бешеницы воочию узрела, – мягко, как дитю неразумному, ответил Вёх. – И благодаря тому чтоб согласилась-таки помочь мне от нее избавиться.
– Став ворожеей, да сняв порчу, кою ты же и навел? – вскинулась Ганька. Не отзывались в ней мысли о ворожбе. Пугали они ее своей грязью и… могуществом. Как говорится, не по ней шапка. – Почто ты вообще испортил воду?!
– Чтоб узнали, что весь мир единственно на наследии ворожеев держится! – лицо Вёха ожесточилось. – Заговоры на затворение крови и на поводок оканчиваются словами «язык мой – ключ, глаза – замок, чтоб меня никто не превозмог». Отчего? Оттого, что их Царевна-лягушка выдумала! Живая и мертвая вода отчего исцеляет? Оттого, что на мощах Костея Бессмертного настояна! Волхвы и волкодавы сами это народу явят, когда отправятся мою порчу рушить!
И ради того столько людей сгубить пришлось? То-то и оно. Цель, может, и благая, миру глаза разуть (хотя Ганька и в этом сомневалась, все же меньше знаешь – крепче спишь). Но вот путь к ней гнилой. Ибо в этом суть ворожеев. Не могут они иначе. И также изнутри гнить Ганьке не больно-то хотелось.
– Ну, а заодно, – красивые губы варраха искривились в неприятной ухмылке, зрачок сузился в щель, как у бешеного. – Чтоб примерили на себя нашу шкуру. Чтоб знали какого это, слабыми быть, неспособными чужим командам противиться.
Ганька никому не пожелала бы родиться безликой в мире оборотней. И не хотела бы, чтоб кто-то испытал ту же беспомощность и отчаяние, что она пережила два лета назад, зажатая похотливыми мужланами. Но она росла в бродячем цирке среди таких же омег и изгоев, как она сама. Княжичу Цикуте, родившемуся омегой среди альф, возможно, было тяжелее. Оттого и озлобился сильнее. Жаль его.
Ох уж эта бабская жалость. Она же любовь.
– Что же я натворила, – прошептала Ганька, пряча вновь заслезившиеся глаза у Вёха на груди. – Не язык у меня, а помело. Тебя же теперь убьют!
– Не убьют, – он опалил горячим дыханием ее макушку. – Тебя пожалеют. Ежели согласишься, наконец, стать моей княжной.
А ведь истину глаголит! Ганька с надеждой вскинула искрящийся счастьем золотисто-карий взгляд. Она же может его спасти! Души их связать, судьбы переплести!
Пусть у нее и нет внутреннего зверя, но она звериный оборотень, а не гадина хладнокровная! Преданность для нее – не пустой звук!
И она, привстав на цыпочки, невесомо коснулась губами его губ.
И
Вот что такое, значит, Истинная пара? Любовь, благословленная богами, в баснях воспетая как лучшее, что может случиться в жизни! А на деле попросту тошнотворный ванильный дурман, лишающий воли, создающий послушную шавку, готовую на брюхе перед «любимым» ползать!
У богов что ни дар, то проклятие, побрало бы их ламя!
Закатав рукава рубахи из небеленого льна, Ганька с омерзением, как на проказу, уставилась на запястья. Где выплетались серебристые, словно Луной подсвеченные, аки краска волховская, наузы. Брачные.
В безумном желании спасти Вёха, она ничтоже сумняшеся поставила себя под удар. Ведь теперь, чтобы снять порчу с целебных вод, достаточно попросту прикончить ее.
23 Укус
Второй весенний месяц,
межевая неделя
Барханное княжество,
к северо-востоку от Жальников
Сорока прилетела в разгар битвы.
– Ворожею подсобить решили?! – нагайка соскользнула с пояса Черве в ладонь.
Норов обеспокоенно всхрапнул и ударил пудовым копытом по песку.
– Чего? – Бронец, ведущий Лиходея в поводу, растерянно обернулся. И еле уклонился от плетки, метящей ему в шею. Отпрыгнул и потрясенно гаркнул. – Озверела, княжна?! Пустынное солнце дурную головушку напекло?
– А вы, сударь, за дуру меня не держите! – взъярилась Черва, снова со свистом замахиваясь нагайкой. – Догадалась я, что вы из Жальников выудили! Что за игла та и шкура жабья! – она кувырнулась, взметнув песок, и попыталась его стреножить. – В них души и силы ворожейские! Костея Бессмертного и Царевны-лягушки! А вы их, небось, ворожею подарить хотите?!
– До чего же ты, княжна, зловредная девка! – в сердцах сплюнул Бронец, вновь отклоняясь. – Отчего не поговоришь по-человечески, а с кулаками кидаешься, а? – он подпрыгнул, пропуская ее нагайку под ногами, и отшагнул подальше. – Сражаться я с ворожеем иглой и шкурой буду, сражаться! Клин клином вышибать! Охолонись уже, душевно прошу! Не хочу тебе боль причинить ненароком!
Черва озадаченно захлопала глазами. Он трижды ее силой и ловкостью превосходит, поелику является беовульфом. Ему поймать в полете ее нагайку, да из рук выдрать, проще некуда. Но он только уклонялся. Потому что, кабы она его задела, удар по поводку вернулся бы к ней же. Хозяин и цепной пес не могут друг другу вред причинить.
Запамятовала она это. А он помнил. Щеки у нее заалели маковым цветом, и она стыдливо прикрыла их барханским платом. Многовато она краснела рядом с этим варваром. Но теперь уже не думалось «было бы перед кем», потому что было перед кем.
Невесть откуда взявшаяся в пустыне сорока приземлилась ему на плечо. Он нахмурился, сведя брови к переносице.
– У нас волхв Горына-Триглава объявился?
Сорвал с лапки вестницы грамоту, задумчиво погрыз кольцо в губе, читая, и пугающе закаменел лицом.