Преданные богам(и)

Мелех Катерина

Бронец ехал так близко, что их колени раз за разом стукались друг об друга. И то и дело косился на ее «рукоделие». Но в этом ревностном надзоре не чуялось выводящего Черву из себя недоверия к ее способности осилить важное дело. Нет, волкодав вполне ей доверял, и это жуть как льстило. Попросту заботливо следил, чтоб она, увлекшись, ненароком не поранилась.

Ну, и еще (о чем подсказывала их связь через поводок), Бронцу, кажется, нравилось наблюдать, как она вышивает. На сердце ему делалось благостно.

В степях было прохладней, нежели в пустыне.

Чуялось, что ныне все же конец второго весеннего месяца, а не летнего. Черва вновь натянула узкие плотные штаны вместо шальвар и укороченный черный кафтан. Бронец, зная нрав кочевников, и вовсе обрядился в свой пластинчатый доспех.

Вокруг качались волны ковыля, мятлика, таволги и полыни. За неделю, что они галопом летели по степи, им не повстречалось ни холмов, ни городов. Ничего, за что можно было бы зацепиться взглядом. Лишь изредка попадались следы кочевых стойбищ: углубления в земле от кольев, удерживающих шатры, затоптанные кострища, отпечатки копыт и кучки высохшего конского навоза.

Черву, привычную к городам, весям, да лишку народа, это однообразие пустырей угнетало. Она все пуще тосковала по неумолчному шуму теремов, кухарке (стряпня волкодава была тем еще испытанием для ее потрохов), горничной (кафтан на ней сидел косо из-за пары пропущенных при застегивании петлиц) и пуховой перине. Сколько ни выучивалась Черва на стрельца и опричника, а все одно негодна была для военных походов. Неистребима в ней оказалась кисейная барышня.

От клокочущего рычания Черва едва не пропорола себе ворожейской иглой палец. Вскинув голову, замерла, глядя на поднявшегося перед ними из земли громадного пса. Норов обеспокоенно тряхнул вороной гривой, но не понес, хотя псина бойцовской породы размером едва ли не превосходила жеребца.

Таласым скалил широкую пасть, капал слюной с брыл, прядал куцыми ушами и переступал с лапы на лапу. Под кудлатой шерстью чепрачной, черно-рыжей масти перекатывались жгутами мослы.

Бойцовская порода таласыма указывала на то, что он охраняет клад. Стражами полей чаще становились борзые, а домов – пастушьи. А из кошачьих таласымов в домах жили лесные коты, в полях – степные, а клады хранили неприручаемые манулы.

Домашних таласымов Черва ценила и знала, как с ними себя вести. У них у самих в батюшкином тереме жил такой, дух одной из прабабок князей Серысей. Незаконнорожденную черную арысь та лесная кошка отчего-то принимала, как родную, и так и норовила стукнуться с ней лбами. Черва для нее никогда мясных вырезок не жалела, а та взамен подчас ограждала ее от нападок братьев.

Знаться с защитниками полей Черва всегда полагала ниже своего достоинства. Чай, не простолюдинка! А с кладовыми таласымами и не встречалась ни разу.

– Достань мясо, – ровно велел Бронец, незаметно похлопывая Лиходея по шее. – Вчерашнее, заячье. Протяни таласыму на раскрытой ладони. И не дергайся, когда он укусит.

Быть покусанной этой блохастой псиной Черва не желала. Но ослушаться приказа хозяина не посмела. Протянув запеченный в углях шмат мяса таласыму,

внутренне обмерла, когда он раззявил пасть… и откусил с ее ладонью.

Завопить она попросту не сумела, от резкой боли перехватило дыхание. А потом все кончилось. Сморгнув выступившие слезы, Черва недоверчиво покрутила перед глазами целую ладонь без следа челюстей. Боль тоже исчезла, как не бывало.

Таласым заглотил подношение (вместе с ее болью, вестимо), не жуя, хапнул кусок мяса с ладони Бронца и благодушно улегся на землю, примостив башку на сложенных лапах. Бронец глухо заворчал, тряхнув рукой, и коленями направил своего игреневого жеребца дальше.

– Теперь мы можем забрать клад? – не без алчности полюбопытствовала Черва. Всякие блестящие побрякушки она любила, что сорока.

– Теперь мы можем пройти мимо, – повел плечами Бронец. – Коли желаешь клада, с таласымом придется сразиться.

Черва огорченно фыркнула и пришпорила Норова.

Вскоре они напоролись на манула. Потом еще на красно-муругого пса и на трехцветных: чалого и пегого. И снова на манула.

– Да что у них тут за сокровищница! – в сердцах ругнулась Черва, беспокоясь о тающих запасах еды.

– Обилие кладов говорит о близкой оседлой деревне, – Бронец положил на колени бердыш.

Дым они учуяли прежде, чем увидели. Черва повела носом, и рысь внутри, готовясь защищаться, выгнула спину. К медовому духу степных трав примешивалась стойкая вонь гари. Особой. Так пахла Тенёта после Равноденствия. Так пахла паленая плоть.

Черный столб на севере они приметили уже на закате. Небо слева наливалось тревожной киноварью, над головами переходило в пурпур и справа темнело до чернил. Перемигивались бледные звезды. Из-за горизонта выглядывали «рога» завалившегося на бок молодого месяца.

В траве стрекотали кузнечики и пиликали сверчки. Вдали гукал сыч.

Когда стало видимым багряное зарево, Бронец достал подзорную трубу.

– Огней в юртах нет. Коней тоже. В центре сложен погребальный костер. Жгут людей. Вокруг никого. Может, там остались какие припасы?

Ежели им и дальше будут попадаться таласымы, пища будет не лишней. Черва вскинула лук с наложенной на тетиву стрелой и пустила Норова осторожным шагом.

В деревню они вошли с наступлением темноты. Зрачок у Червы сузился, делая мир серым, зато видимым. Из соседней, покрытой войлоком, юрты донесся шорох и тоненькое не то хихиканье, не то кашлянье: «кхи-кхе». Пахло гарью и… шерстью.

Бесшумно спешившись, Бронец подкрался ко входу, а Черва, с луком наизготовку, встала напротив. По ее кивку волкодав распахнул дверцу, а она едва удержала стрелу, провожая взглядом улепетывающий комок рыжевато-серого меха.

Корсак, степная лисица. Обычного размера, с пол аршина всего в холке. Значит, не одичавший яломишт.

Оглядев нищее убранство и оценив разгром, который зверек попросту не мог учинить, Черва поджала губы.

– Деревню покидали в спешке, налегке. Ежели где и могли остаться припасы, то лишь в юрте вождя.