Предатель. Я тебе отомщу
Шрифт:
– Разве? – изумляется Игорь, голос ровный, но с лёгкой насмешкой, что цепляет, как заноза под ногтем, тонкая, но раздражающая. – Это обычная ставка. На что намерены потратить? – продолжает он, и глаза его — тёмные, глубокие, как колодцы, в которых можно утонуть, — впиваются в меня, ищут трещины в этой хрупкой броне, что я строила два месяца.
Хочу ответить резко, выплюнуть что-то колкое, но слова застревают в горле, как комок сухой земли. Что-то меня останавливает. Может, осознание, что Сергеев, сидящий напротив с этим ленивым, холодным снисхождением, не тот монстр, каким казался вначале?
Он не просто
Он не такой, как Артём. Не ломает. Не душит. Но всё равно — его вопрос, этот взгляд, что лезет под кожу, заставляет меня сжаться, как зверька в клетке. Я ещё не готова впускать кого-то в своё — в эту маленькую крепость, что я строю из осколков себя.
– При всём моём уважении, но это не ваше дело, – отрезаю я, и голос звучит твёрже, чем чувствую, но в нём нет яда, только усталость, что сочится, как вода из треснувшего крана, и страх, что он увидит больше, чем я хочу показать.
А про себя считаю: этих денег хватит на аренду квартиры. Ещё и на жизнь останется — на кофе, на книги, на что-то, что будет только моим. Это как глоток воздуха после долгого ныряния, но я не могу расслабиться — внутри всё ещё дрожит, как струна, что вот-вот лопнет.
Игорь на мои слова усмехается — коротко, сухо, как треск ломающейся ветки, и качает головой, будто понял, что я не раскроюсь, даже если он будет копать глубже. Он сидит за столом, в этом своём костюме без единой складки, как статуя, высеченная из гранита, но в его взгляде, обычно остром, как лезвие, мелькает что-то мягкое, почти человеческое, что сбивает меня с толку.
Он видит настоящую меня? Или просто играет?
– Мой вам совет, – проговаривает Игорь, и тон тяжелеет, – если от своей мести вы ещё не отказались, съездите куда-нибудь отдохнуть, проветрите голову. Может, какое-то более разумное решение в неё придёт.
Мои брови взлетают вверх. Мы никогда не говорили об этом — не об отпуске, конечно, а о том, что привело меня сюда, о той жгучей, тёмной искре, что до сих пор тлеет в груди. Сергеев принял это как данность, и я думала, он забыл, вычеркнул из памяти тот день, когда я стояла перед ним, полная ярости и боли. Но нет — Игорь помнит.
Два месяца прошло с моего последнего шага к мести, и я почти убедила себя, что она угасла, растворилась в рутине, но его слова — как уголь, что подбросили в костёр, и пламя вспыхивает снова, обжигая горло. Он знает. И не осуждает? Или это ловушка?
– А как же работа? – вопрошаю я, и голос мой звучит твёрже, чем внутри, где что-то дрогнуло, потеплело.Может, потому, что есть люди, что видят дальше моего имени и должности? Здесь я нашла больше, чем потеряла — дружбу с Катей,
Но расслабляться нельзя — Артём слишком тихо себя ведёт, два месяца без единого звука, и эта тишина — как змея, что свернулась в углу, готовая ужалить. Брак с ним — как клеймо, что жжёт кожу, и мысль о том, что эта история не закончена, подступает к горлу, как тошнота. Жажда мести ещё жива, тлеет, как угли под пеплом, и я не знаю, хочу ли я её раздуть или затушить.
– Ах да, точно, – с притворной досадой «вспоминает» Игорь, и в голосе его сквозит театральная нотка, что цепляет, как лёгкий укол, но не ранит. – Значит, не получится съездить, увы, – добавляет он, и уголок рта дёргается в усмешке — тонкой, почти незаметной, но я уже научилась её читать, как карту, что ведёт к его настоящему лицу.
Улыбка тянет мои губы, и я смеюсь — тихо, почти беззвучно, но впервые за долгое время от души. Он смешной. Требовательный, как дьявол, что выжмет из тебя последнюю каплю сил, вытянет жилы, оставив лишь оболочку, но смешной — в этом его странное обаяние, что пробивается сквозь броню холодности.
И вдруг волна благодарности накрывает меня, горячая, неожиданная, как солнечный луч в зимний день. Не за ставку, не за чек, что всё ещё дрожит в моих руках, а за то, что не выгнал меня тогда, в первый день, когда я стояла здесь, раздавленная, как стекло под каблуком, с глазами, полными слёз и гнева, готовая сломаться, рухнуть прямо на этот полированный пол. Он дал мне шанс. А я схватилась за него, как утопающий за дрейфующее бревно.
– Спасибо вам, что поверили мне тогда, в первый день, – говорю я, и голос звучит мягче, чем хотела, как шорох листвы под ласковым ветром, выдавая эту уязвимость, что я так стараюсь спрятать. – Даже страшно представить, где бы я оказалась сейчас, если бы вы не пошли мне навстречу, – добавляю, и слова вырываются, как признание, что я не планировала.
На улице? В лапах Артёма? Или в пустоте, где нет ни света, ни звука?
– Вам повезло, что я не такой идиот, чтобы упускать шанс заполучить выгодную сделку, – хмыкает он, и голос его — как лёгкий удар, сухой, но без злобы, а в глазах мелькает искра, что прячется за этой насмешкой.
Я по-прежнему улыбаюсь, чувствуя, как внутри что-то тает, медленно, как снег под первым солнцем, как лёд, что сковывал меня месяцами, начинает трещать, открывая тонкие струйки тепла. Он говорит так, потому что уважает меня? Или это нечто другое? Но этот момент — хрупкий, как стеклянный шар, — прерывается его голосом, что вдруг меняет тон.
– Что ж, если с отпуском не складывается, у меня есть альтернативный вариант, – вновь оживляется Игорь после недолгой паузы, и голос его опускается, становится почти шёпотом, что пробирает до костей, как холодный ветер, что скользит по спине.
– М? – переспрашиваю я, и звук вырывается короткий, растерянный, а сердце стучит, как пойманная птица, чуя перемены, что уже витают в воздухе, густом, как перед грозой.
– Свободны сегодня вечером? – спрашивает он, и взгляд его — твёрдый, непреклонный, с тенью чего-то нового, опасного — держит меня, как в тисках, не давая ни вырваться, ни отступить.