Предатель. Я тебе отомщу
Шрифт:
– Это приглашение на свидание? – вырывается у меня, и голос дрожит, смесь насмешки и страха, что я не могу унять, как буря, что бушует внутри.
Он же не всерьёз? Или… что-то изменилось? Мысли скачут, как искры от костра, и я чувствую, как щёки горят, выдавая смятение, что я хотела бы задушить в зародыше.
– Что вы! Всего лишь деловой ужин. Тет-а-тет, – отвечает он, и слова падают, как камни в бездонную пропасть, оставляя эхо, что гудит в груди, тяжёлое, тревожное.
– Я всё ещё замужем, – напоминаю, и голос твердеет, как сталь, что я выковала за эти месяцы,
Игорь решил сменить полюс?
– Вот именно это и станет темой нашего разговора за ужином. Не торопите события, Настя, – отвечает он, и голос его — как удар молнии, тихий, но точный, что бьёт прямо в сердце, оставляя ожог.
– В каком смысле? – выдавливаю я, и сердце замирает, как зверь, что попал в капкан, а мысли мечутся, как искры в ветре, сгорая в панике.
Зачем ему говорить о моём замужестве? Артём объявился? Наплёл что-то Игорю? Или это его план, чтобы сломать меня окончательно?
Тревога захлёстывает, как ледяная волна, колет кожу тысячами микроскопических игл, и я чувствую, как пальцы холодеют, сжимая конверт сильнее, чем нужно, как будто он — единственное, что держит меня здесь, в этом моменте.
– Вечером всё вам расскажу, – говорит он, и в глазах его — блеск, как у игрока, что прячет козырь в рукаве, уверенный, что выиграет партию, о которой я даже не знаю правил. – А сейчас вы свободны. Я заеду в восемь, – добавляет он, и тон его — как печать на приговоре, что не терпит возражений, тяжёлый, окончательный.
Я стою, глядя на него, чувствуя, как пол дрожит под ногами, как воздух в кабинете густеет, становится липким, удушающим, как внутри всё сжимается — страх, надежда, злость, всё сплетается в тугой узел, что душит меня. Два месяца тишины от Артёма — два месяца, что я собирала себя из осколков, выстраивала стены, чтобы не рухнуть, — и вот этот человек, что смотрит на меня, как на пазл, что он хочет собрать, разгадать, а может, и разобрать по кусочкам. Что он задумал? И почему я не могу просто уйти?
Улыбка Игоря гаснет, он кивает, возвращаясь к бумагам, и его пальцы скользят по листам с холодной точностью, а я все еще стою, сжимая конверт, чувствуя, как сердце бьётся в горле, как новая буря зреет за этими стеклянными стенами, и не знаю, унесёт она меня в пропасть или вытащит к свету.
28. Настя
Вечер тянется медленно, минуты ползут, как будто кто-то приклеил стрелки часов к циферблату. Я стою перед зеркалом — старым, с потёртой деревянной рамой, что висит на стене этой тесной квартиры, больше похожей на коробку, чем на дом. Руки дрожат, когда я провожу расчёской по волосам, пытаясь уложить их хоть в какой-то порядок. Это не про красоту — я не верю, что могу сейчас выглядеть красиво, — а про попытку скрыть усталость, что проступает в каждом жесте, в каждом взгляде, который я бросаю на себя.
Игорь сказал «в восемь», и часы на
"Это мы скоро исправим". Что он задумал? Настоять на моем разводе? Или что-то хуже?
Пальцы сжимают тюбик помады, я крашу губы — неярко, почти незаметно, просто чтобы не быть бледной, как тень. Но когда взгляд цепляется за собственные глаза в отражении, я замираю. Они горят — не радостью, не надеждой, а тревогой, глубокой и тёмной, как яма, в которую я боюсь упасть.
Телефон лежит на столе, экран чёрный, мёртвый, и я жду звонка. Жду, что Игорь скажет: «Я еду», — но тишина давит, тяжёлая, неподъёмная. Я ловлю себя на том, что прислушиваюсь к каждому звуку — шорох ветра за окном, скрип половиц в подъезде, далёкий лай собаки. Всё кажется громче, чем нужно, и нервы натягиваются, как струны, готовые лопнуть.
Почему он не звонит? И почему я так этого жду?
Стук в дверь — резкий, грубый, отрывистый — разрывает эту тишину, как выстрел. Я вздрагиваю, помада выскальзывает из рук, падает на пол, катится под стол с тихим стуком. Сердце срывается в бешеный ритм, колотится в груди, как будто хочет вырваться.
Это не Игорь. Он бы позвонил, написал, предупредил — он всегда так делает, точный, как часы. Но кто тогда? Гостей я не жду. Да и кто придёт? Новый адрес никому не нужен, кроме Кати да Ани, а они не стали бы навещать меня без предупреждения.
Артём?
Эта мысль впивается в мозг, холодная, острая, и я представляю его за дверью — холодного, злобного, с кулаками, готовыми бить.
Ноги сами несут к двери, пальцы цепляются за ручку, металл леденит кожу, и я открываю, медленно, с замирающим дыханием, готовая к его крикам, к тому, что он вломится и разнесёт всё, что я тут построила.
Но вместо него на пороге стоит Анна Викторовна. Лицо её — маска гнева, красное, перекошенное, глаза сверкают яростью, дикой, животной, и я отступаю на шаг, чувствуя, как воздух между нами густеет, пропитывается её ненавистью, тяжёлой, как дым.
– Тварь неблагодарная! – голос её хриплый, режет слух, и она шагает вперёд, врываясь в мою квартиру без приглашения, без права. – Артём по шлюхам шляется, дома свинарник, а ты тут, размулеванная, отдыхаешь! – продолжает она, и слова падают, ядовитые, липкие, оседают на мне, как грязь с улицы. – Не надоело ещё с банкиром своим крутить да по хуям прыгать? – добавляет она, и голос её дрожит от злости, но в нём слышится что-то ещё — боль, что она пытается задушить.
Я стою, замерев, чувствуя, как внутри всё кипит. Злость вспыхивает — яркая, горячая, — но тут же смешивается со страхом, с этим стыдом, что я не хочу признавать, но он лезет наружу, цепляется за рёбра.
Она знает про ужин с Игорем? Откуда? Или это просто слова, брошенные наугад, чтобы задеть?
Я не могу понять, и это бесит ещё больше.
– Как вы нашли мой адрес? – спрашиваю я, выдавливая слова через сжатые зубы, и голос дрожит, выдаёт меня, но я поднимаю подбородок, стараясь не дать ей увидеть, как меня трясёт внутри.