Предатель. Я тебе отомщу
Шрифт:
Этот секрет душит меня, и я не хочу, чтобы он всплыл позже, как мина, что взорвёт всё, что мы строим. Ставлю бокал, стекло звякает о столешницу, и говорю:
– Игорь, мне нужно тебе кое-что рассказать, – голос мой тихий, но твёрдый, как натянутая нить, и он оборачивается, убавляет огонь, смотрит на меня, глаза чуть щурятся, в них мелькает вопрос.
– Что такое? – спрашивает он, и в голосе его тревога, мягкая, но заметная, как тень на свету. – Ты забыла проверить отчёт? Или увольняешься? Только не говори, что увольняешься, иначе я останусь без лучшей помощницы и повода делать тебе подарки, – добавляет он,
– Мне не до шуток, – шепчу я, и голос дрожит, выдаёт меня, пальцы сжимают край стола, ногти царапают дерево. – Я не могу иметь детей, Игорь, – признаюсь, и слова падают в тишину, тяжёлые, острые, как осколки, что режут меня изнутри. – Это после аварии… Артём был за рулём, не справился с управлением, случилась авария. Я узнала в больнице, что детей не будет. Он сказал, что ему всё равно, что не хочет их, а потом завёл сына с Ирой, – продолжаю я, и голос ломается, слёзы жгут глаза, горячие, горькие, но я держу его взгляд, жду, как удар, его реакции.
– Прости, что не сказала раньше… Я боялась, что ты передумаешь, что я стану тебе не нужна. И я пойму, если ты уйдёшь, – добавляю я, и слова тонут в дрожи, сердце колотится, страх сжимает грудь, холодный, липкий, как тень, что следует за мной с той ночи.
Я вижу перед глазами образ Артёма — его равнодушное «мне не нужны дети», его равнодушие, когда я узнала про Иру, про Тимофея, и как он оставил меня с этой пустотой, что я ношу, как шрам.
Что, если Игорь такой же? Что, если он улыбнётся, пожмёт плечами и исчезнет, как только поймёт, что я не могу дать ему семью? Или, еще хуже, останется и потом предаст?
Игорь молчит секунду, ставит сковороду на стол, вытирает руки о полотенце, и я вижу, как лицо его смягчается, глаза теплеют, уголки губ приподнимаются в слабой, почти грустной улыбке.
– Тебе не за что извиняться, Настя, – произносит он спокойно, и я замираю, дыхание застревает в горле, сердце пропускает удар. – Ты ни в чём не виновата. И это меня не отпугнёт, – продолжает он, и голос его ровный, твёрдый, как будто он давно это решил.
– Почему? – шепчу я, и голос дрожит, недоверчивый, почти потерянный, глаза щиплет от слёз.
– М? – он возвращается к плите, помешивает мясо, как ни в чём не бывало, и это сбивает меня с толку, будит лёгкую злость.
– Ты что-то скрываешь! – говорю я громче, встаю, стул скрипит по полу, отодвигаясь. – Эй! Я же вижу! – добавляю я, и в голосе смесь тревоги и надежды, пальцы сжимаются в кулаки.
– Не понимаю, о чём ты… – отвечает он, поворачивается, глаза его блестят, хитрые, но тёплые, и я шагаю к нему.
– Погоди, ты что… знал об этом? – голос мой взлетает, щёки горят, сердце стучит быстрее.
– Как бы я мог узнать? – говорит он, но уголки губ дёргаются, выдавая его, и я почти кричу:
– Вот именно, Игорь! Как ты мог? – голос дрожит, но в нём уже нет только страха, там что-то новое, лёгкое, как искра.
– Прости, родная, – говорит он, и грустная улыбка трогает его лицо, он выключает плиту и шагает ко мне, приобнимает, тянет к себе, руки тёплые, сильные. – Я случайно услышал, как ты с Катей болтала в офисе перед благотворительным вечером. Дверь была открыта, вы решили, что сквозняк, а я стоял в коридоре. Правда, не хотел подслушивать, клянусь! –
– Ты… серьёзно? – шепчу я, и пихаю его в плечо, не сильно, но резко, от удивления и лёгкой злости, что он молчал. – И всё это время притворялся, что ничего не знаешь? – голос мой дрожит, но внутри теплеет, как будто солнце пробивается сквозь тучи.
– Ну не ходить же мне с транспарантом, – подмечает Игорь, и ловит мою руку, сжимает её, пальцы переплетаются с моими, тёплые, надёжные. – Я ждал, пока сама скажешь. И послушай… я понимаю, как тебе тяжело довериться снова, – говорит он, и голос его становится ниже, серьёзнее, глаза темнеют, в них мелькает что-то старое, больное. – У меня… было похожее. Моя невеста, перед свадьбой, ушла к какому-то богатому старику. Изменила, бросила за неделю до даты, и я знаю, как это — когда тебя предают, когда ты боишься открыться. Но я не уйду, Настя. Ты мне нравишься — такая, какая есть, и я буду стараться, чтобы ты мне верила, – продолжает он, и смотрит в глаза, твёрдо, глубоко, и я чувствую, как его слова ложатся на сердце, как мост через пропасть.
Я смотрю на него, и слёзы текут, горячие, быстрые, я не могу их остановить, не хочу. Это не страх, не боль — это облегчение, чистое, лёгкое, как ветер, что уносит тяжесть, что я тащила с той аварии, с тех дней предательства Артёма.
Я плачу, тихо, сжимаю его руку, и впервые чувствую, что меня видят — не как сломанную, не как тень, а живую, настоящую, с этой болью, что больше не режет, а просто есть, как шрам, что зажил.
– Я думала, ты не захочешь… после этого, – шепчу, и голос ломается, но я улыбаюсь сквозь слёзы, щёки мокрые, горячие. – Артём… он бросил меня с этим, завёл сына с другой, а я боялась, что ты тоже… – добавляю я, и он качает головой, притягивает меня ближе, обнимает, крепко, но нежно, и я утыкаюсь в его грудь, вдыхаю его запах — кофе, кожа, тепло, что обволакивает меня, как дом.
– Я не он, – говорит он тихо, губы касаются моих волос, голос мягкий, но твёрдый, как клятва. – И раз уж ты мне доверилась, и это тебя так гложет… давай найдём врача. Главное — чтобы ты была здорова. А дети — если захочешь, разберёмся, вариантов много, – добавляет он, и я киваю, не отрываясь от него, чувствуя, как страх растворяется в его голосе, в его руках, в этом признании, что связывает нас глубже, чем я думала.
35. Настя
Через неделю после того вечера на кухне мы сидим в кабинете врача — маленьком, светлом, с белыми стенами и запахом антисептика, что смешивается с ароматом кофе из кружки на столе. Я сжимаю старые выписки в руках, бумага шуршит, чуть влажная от пота моих пальцев, и сердце колотится, как будто хочет вырваться наружу. Игорь сидит рядом, локоть его касается моего, тёплый, спокойный, и я цепляюсь за это тепло, как за якорь. Врач — женщина с короткими седыми волосами, в белом халате, с усталыми, но добрыми глазами — листает мои документы, её пальцы двигаются быстро, уверенно, и я слежу за каждым движением, затаив дыхание. Это не просто визит — это шаг, которого я боялась годами, шаг к тому, что я похоронила под слоями боли и молчания.