Превосходство Борна (др. перевод)
Шрифт:
Глава 12
— Мне нужна ее история болезни, и чем быстрее вы ее мне доставите, майор, тем лучше. Этот приказ, сэр, исходит от находящегося ныне в отставке лейтенанта Ее Величества медицинского корпуса.
Итак, меня обследовал доктор-англичанин. Он довольно обходителен, но безучастен. Судя по всему, специалист неплохой. Однако так и не разобрался, что происходит со мной. И это то, что надо.
— Историю болезни мы доставили бы вам в ближайшее же время: у нас есть такие возможности. Но вы утверждаете, что она не смогла назвать вам имя врача, который наблюдал за нею в Соединенных Штатах.
А тот здоровяк китаец, всегда такой вежливый! Может, манеры его и отдают некоторой елейностью, но выглядит он довольно искренним. И чем-то вызывает у меня симпатию, если, конечно, правомочно говорить о подобных чувствах по отношению
— Даже когда состояние ее несколько улучшается, она продолжает кутаться в одеяло, что не очень-то обнадеживает. Возможно, в данном случае вступает в действие защитный механизм, что позволяет нам сделать следующий вывод: она осведомлена о прогрессирующем характере своего заболевания и пытается хоть как-то противостоять ему.
— Она не из тех, доктор, кто стал бы вести себя столь пассивно: она сильная женщина.
— Сила духа — понятие относительное, майор. Даже самые мужественные из нас не хотят смиряться с неизбежной кончиной. Сама природа наша противится такому явлению, как смерть. Но что бы там ни было, а история болезни мне просто необходима. Так раздобудьте же ее.
— Мы свяжемся отсюда с Вашингтоном, а там наши люди уже сами сообразят, куда и кому позвонить. Им известно, где она проживала в последнее время и прочие связанные с ней подробности. Не пройдет и нескольких минут, как они разузнают все и о ее соседях. И кто-нибудь из них поможет нам. В общем, мы отыщем ее врача.
— Мне хотелось бы, чтобы вы регулярно сообщали нам обо всем по компьютерной спутниковой связи. У нас же есть соответствующее печатное оборудование.
— Любая информация может быть получена и обработана в находящихся здесь наших офисах.
— Тогда пройдемте вместе в ваш офис. Обождите меня несколько минут.
— Ее состояние по-настоящему встревожило вас, доктор, не так ли?
— Невралгическое расстройство, — а она, возможно, страдает именно этим, — всегда чревато серьезными последствиями, майор. Если бы только ваши люди смогли по-быстрому организовать все это, я бы предпочел лично переговорить с ее врачом. Это был бы оптимальный вариант.
— А проведенное вами обследование так и не дало вам ничего?
— У меня имеются кое-какие предположения, но сказать что-либо определенное я так и не могу. На мои вопросы она отвечает таким примерно образом: вроде болит здесь и вроде болит там. Я попросил утром рентгеновские снимки.
— Да, нелегко вам приходится.
— Неважное дело, майор!
Все вы поступаете так, как я и думала. Боже милостивый, ну и голодна же я! Вот только выберусь отсюда, — а это непременно произойдет, — и буду есть тогда часов пять подряд… Дэвид, ты понял меня? То, что я говорила тебе? Деревья, покрытые темно-зеленой листвой, — это клены. Все так просто! Так легко расшифровывается! Кленовый лист — эмблема Канады. Национальный флаг с изображением кленового листа всегда развевается у здания канадского посольства! Правда, здесь, в Гонконге, посольства нет, но зато есть консульство. Вспомни же в связи с этим, что сделали мы в Париже, мой дорогой! Нам было страшно тогда, но это не должно повториться сейчас… Я знаю кое-кого. Когда-то в Оттаве я консультировала многих людей, которых потом разбросало по всему свету. Твоя память затуманена, моя любовь, моя же — нет… Ты должен понять, Дэвид, что люди, с которыми я имела дело тогда, не очень-то отличаются от тех, кто держит меня в данный момент в плену. В каком-то отношении, конечно, это роботы, но среди них попадаются и такие, кто способен задумываться об истинном положении вещей и вопрошать себя в недоумении, в чем же суть выполняемых ими заданий. Но все они строго придерживаются устава, мой дорогой: ведь стоит только нарушить его, и им дадут плохие характеристики, а это порой еще хуже для них, чем увольнение со службы, — что тоже случается, хотя и редко, — поскольку означает задержку в продвижении по службе и возникновение своего рода тупиковой ситуации, когда человек начинает вдруг ощущать себя невольником… Что же касается моих тюремщиков, то они добры ко мне, ведут себя со мной исключительно вежливо, и у них такой вид, словно они испытывают замешательство от сознания несуразности того, что им приходится выполнять. Но приказ есть приказ. Они думают, что я больна, и беспокоятся обо мне. Искренне беспокоятся. Они не преступники и не убийцы, мой сладкий Дэвид! Они чиновники, делающие то, что им прикажут! Просто чиновники, Дэвид! За всеми теми
Мари открыла глаза. Дверь была закрыта, комната пуста, но она знала, что снаружи находится охранник: ей было слышно, как майор-китаец отдавал тому какие-то распоряжения. В ее палату разрешалось заходить лишь врачу-англичанину и двум сиделкам, которых охранник знал в лицо и которые должны были дежурить тут всю ночь, до самого утра. Она доучила уже здешние правила и рассчитывала, воспользовавшись этим, кое-что предпринять.
Она села в постели — Боже, как же я голодна! — и слегка развеселилась при мысли о том, что ее соседей в Мэне будут теперь расспрашивать о курирующем ее враче: со своими соседями она была едва знакома, а врача у нее не имелось. В университетском городке они пробыли меньше трех месяцев. Приготовления Дэвида к летней сессии, проблемы, связанные с арендой дома, выяснение, какой должна быть супруга нового адъюнкт-профессора и каковы вытекающие из этого ее обязанности, беготня по магазинам, готовка и уборка, — в общем, тысячи и десятки тысяч вещей, которые приходится делать женщине по дому, — все это попросту не оставляло ей свободного времени, чтобы помнить о врачах. Слава Богу, они и так уже провели с эскулапами целых восемь месяцев, но кроме Мо Панова ей никого из них не хотелось видеть.
С нею рядом тогда был Дэвид, старавшийся выбраться из персонального своего тупика, как говаривал он не раз, скрывая изо всех сил испытываемую им боль, и радовавшийся любым проблескам в еще не оправившемся от шока сознании. О Боже, с какой жадностью набрасывался он на книги! С чувством глубокого удовлетворения констатировал Дэвид тот факт, что он восстанавливал в памяти целые исторические эпохи, что, однако, никак не компенсировало того, что из прошлой его жизни многое для него до сих пор оставалось загадкой. Как часто по ночам слышала она шорох матраца! Она понимала, что он встает с постели, чтобы остаться наедине со своими неясными мыслями и возникавшими в его подсознании смутными образами. Переждав несколько минут, она спускалась по лестнице в холл и садилась на ступеньки, вслушиваясь в темноту. И однажды, впервые за долгое время, это случилось: ей послышались тихие рыдания сильного, гордого мужчины, чья душа словно билась в агонии. Она подошла к нему, но он отвернулся, испытывая и смущение, и страшную боль. «Одному тебе не под силу справиться с этим, мой дорогой, — сказала она. — Так давай же сразимся с невзгодами вместе, как уже делали это раньше». Тогда он начал говорить — сначала скованно, затем все более свободно. Слова полились, как вода из прорванной плотины. И он, перестав наконец сдерживать себя, высказал ей все, что прежде глубоко таил в себе.
Не забудь о деревьях, Дэвид! Мои любимые деревья — это клены! И представь себе кленовый лист! Пусть он напомнит тебе о консульстве, мой дорогой!
Она должна предпринять кое-что! И, преисполнившись этой мысли, Мари дотянулась до шнура и потянула за него, вызывая сиделку.
Через пару минут дверь отворилась. В комнату вошла китаянка лет сорока пяти в накрахмаленном белоснежном халате.
— Чем могу помочь, моя дорогая? — спросила она сочувственно по-английски с милым акцентом.
— Я ужасно устала, но никак не могу уснуть. У вас не найдется на этот случай какой-нибудь таблетки?
— Я спрошу у вашего врача, он пока еще здесь. Думаю, все будет в порядке.
Как только сиделка вышла, Мари встала с постели и подошла к двери. Больничная ночная рубашка, несоразмерно большая, сползла с ее левого плеча, и потоки дувшего из кондиционера прохладного воздуха всколыхнули легкую ткань.
Когда Мари приоткрыла слегка дверь, молодой мускулистый охранник, сидевший справа на стуле, встревоженно вскочил.
— Да, миссис? — спросил он.
— Тс-с-с-с! — приложила Мари указательный палец к губам. — Зайдите-ка сюда! Быстренько!
Немного смущенный молодой китаец проскользнул в комнату. Мари подошла торопливо к постели и легла, не прикрываясь одеялом. При этом ее правое плечо обнажилось: ночная рубашка вновь соскользнула, открыв взору холмик груди.
— Подойдите поближе! — прошептала она. — Я не хочу, чтобы меня еще кто-нибудь слышал.
— Что такое, госпожа? — произнес охранник, не сводя взора с полуобнаженного тела Мари и оставляя без внимания ее лицо и длинные золотисто-каштановые волосы, и нерешительно шагнул вперед, стараясь все же держаться на расстоянии. — Дверь плотно закрыта. Нас никто не может услышать.