Приключения Филиппа в его странствованиях по свету

Теккерей Уильям Мейкпис

Вотъ и бдной Агнес Туисденъ какъ мы можемъ помочь? Вы видите, она прекрасно воспитанная и религіозная молодая женщина браминской секты. Старый браминъ, ея отецъ, добрая и преданная мать, этотъ самый отъявленный браминъ, братъ ея, эта чудная двушка, ея туго зашнурованная сестра — вс настаиваютъ, чтобы она принесла себя въ жертву, и покрываютъ её цвтами, прежде чмъ поведутъ на костёръ. Положимъ, она ршилась бросить бднаго Филиппа и взять кого-нибудь другого? Какія чувства должна наша добродтельная грудь питать къ ней? Гнвъ? Я только-что разговаривалъ съ однимъ молодымъ человкомъ въ лохмотьяхъ и босикомъ, который обыкновенно спитъ гд-нибудь подъ воротами, который безпрестанно

сидитъ въ тюрьм, матъ и отецъ котораго были воры, да и дды ихъ тоже — должны мы сердиться на него за то, что онъ слдуетъ родительской профессіи? Однимъ глазомъ изливая слезу состраданія, не спуская другого глаза съ серебряныхъ ложекъ, я слушаю его безыскусственный разсказъ. Я не сержусь на этого ребёнка, я не сержусь и на тебя, Агнеса, дочь Тальбота брамина.

Мало того, соображая, что не можешь же ты не примчать, что тотъ джентльмэнъ, о которомъ милый папа и милая мама говорятъ теб сколько у него тысячъ годового дохода, сколько помстьевъ тамъ и тамъ, который безумно влюблёнъ въ твою блую кожу и голубые глаза и готовъ бросить вс свои сокровища къ твоимъ ногамъ, не можешь же ты не примчать, что онъ очень несвдущъ, хотя очень хитёръ, очень скупъ, хотя очень богатъ, очень сердитъ, вроятно, если лицо, глаза и ротъ могутъ говоритъ правду, а Филиппъ Фирминъ — хотя его законное происхожденіе сомнительно, какъ мы недавно слышали, и въ такомъ случа его материнское наслдство принадлежитъ ему, а отцовское мы еще не знаемъ стоитъ ли чего-нибудь — а Филиппъ джентльмэнъ, съ умной головою, съ великодушнымъ честнымъ сердцемъ, лучшія чувства котораго онъ отдавалъ своей кузин — каково же бдной двушк разстаться съ прежней любовью, съ благородной и прекрасной любовью? Бдная Агнеса! какъ подумаешь, что она сидла по цлымъ часамъ, слушая изліянія филиппова сердца, а можетъ быть въ драгоцнныя минуты секретнаго разговора нашоптывала торопливо въ корридор, на лстниц, за оконными занавсками нсколько словъ, теперь должна слушать на этомъ же самомъ диван, за этими же самыми занавсками изліянія своего смуглаго жениха о казармахъ, боксёрств, скачкахъ и нжной страсти. Онъ глупъ, онъ низокъ, онъ сердить, онъ необразованъ; а тотъ другой былъ… но она исполнитъ свой долгъ — о да! она исполнитъ свой долгъ! Бдная Агнеса! C'est `a fendro le coeur. Мн, право, жаль её.

Когда Филиппъ быль раздражонъ, я принуждёнъ, какъ его біографъ, сознаться, что онъ могъ быть очень грубъ и непріятенъ; но вы должны согласиться, что молодой человкъ имлъ нкоторыя причины быть недовольнымъ, когда нашолъ владычицу своего сердца, сидящую рука-объ-руку съ другимъ молодымъ человкомъ въ уединённомъ уголку брайтонской пристава. Зелёныя волны нжно шепчутся, шепчется и лейб-гвардеецъ. Волна цалуетъ берегъ. Ахъ, ужасная мысль! Я не буду продолжать сравненія, которое можетъ быть ни что иное, какъ безумная фантазія ревнивца. Въ этомъ только я увренъ, что ни одинъ камешекъ на этомъ берегу за можетъ быть холодне благовоспитанной Агнесы, Филиппъ, опьянвшій отъ ревности, не походилъ на благоразумнаго трезваго Филиппа.

— Ужасный у него характеръ, говорила посл о Филипп его милая тётка: — я дрожала за мою милую, кроткую двочку, что, если бы она была навкъ соединена съ такимъ запальчивымъ человкомъ? Никогда, въ глубин души моей, не могла я думать, чтобы союзъ ихъ могъ быть счастливъ. Притомъ, вы знаете, ихъ близкое родство… мои сомннія на этотъ счотъ, милая мистриссъ Кэндоръ, никогда не могла я совершенно преодолть.

И эти сомннія всили цлые пуды, когда Мэнгровскій замокъ, домъ въ Лондон и островъ мистера Улькома въ Вестиндіи были положены на всы вмст съ ними.

Разумется, ни къ чему было оставаться

въ этой сырости теперь, когда пріятное t^ete-`a-t^ete было прервано. Маленькая Броуни ласкалась и визжала около Филиппа, и всё общество поднялось наверхъ.

— Дитя моё, какъ вы блдны! вскричала мистриссъ Пенфольдъ, положивъ книгу.

Изъ опаловыхъ глазъ капитана сверкало пламя и горячая кровь горла за его жолтыми щеками. Въ ссор мистеръ Филиппъ Фирминъ могъ быть особенно хладнокровенъ и умлъ владть собою. Когда миссъ Агнеса нсколько жалобнымъ тономъ представила его мистриссъ Пенфольдъ, онъ сдлалъ вжливый и граціозный поклонъ не хуже своего величественнаго отца.

— Моя собачка узнала меня, сказалъ онъ, лаская Броуни. — Она врна мн и привела меня къ моей кузин и къ капитану Улькому… кажется, такъ васъ зовутъ, сэръ?

Филиппъ крутитъ свои усы и спокойно улыбается, а капитанъ Улькомъ дёргаетъ свои усы и свирпо хмурится.

— Да, сэръ, бормочетъ онъ:- меня зовутъ Улькомъ.

Мистеръ Фирминъ опять кланяется и прикасается къ своей шляп. Мистриссъ Пенфольдъ говоритъ: «О!» и въ самомъ дл она ничего не могла сказать лучше этого «О!» при настоящихъ обстоятельствахъ.

— Моя кузина, миссъ Туисденъ, такъ блдна потому, что она устала отъ вчерашнихъ танцевъ. Я слышалъ, что балъ былъ очень хорошъ. Но хорошо ли ей, при ея слабомъ здоровьи, такъ поздно ложиться мистриссъ Пенфольдъ? Право вамъ не слдуетъ длать этого, Агнеса! Слдуетъ ей ложиться такъ поздно, Броуни? Полно, переставь, глупенькая! Я подарилъ эту собаку моей кузин, и она очень меня любитъ — то-есть собака. Вы говорили капитанъ Улькомъ, когда я подходилъ, что мы хотите подарить миссъ Туисденъ собаку, на носъ которой вы можете повсить вашу… извините!

Мистеръ Улькомъ, когда Филиппъ сдлалъ этотъ второй намёкъ на особенное устройство носа моськи, стиснулъ свои маленькіе блые зубы и выговорилъ весьма неприличное словцо. Миссъ Туисдетъ овладлъ необыкновенно сильный кашель. Мистриссъ Пенфольдъ сказала:

— Собираются тучи. Я думаю, Агнеса, вамъ пора домой.

— Позвольте мн проводить васъ до вашего дома? говоритъ Филиппъ, вертя маленькій медальонъ который онъ носилъ на своей часовой цпочк.

Медальонъ былъ маленькій, золотой, съ свтлыми волосами внутри. Чьи это волосы, такіе свтлые и тонкіе? А хорошенькія гіероглифическія буквы А. T. сзади могли обозначать Алфреда Теннисона, или Антони Троллопа, подарившихъ прядку своихъ свтлыхъ волосъ Филиппу, потому что я знаю, что онъ поклонникъ ихъ сочиненіе.

Агнеса съ смущеніемъ поглядла на маленькій медальонъ. Капитанъ Улькомъ такъ дёргалъ свои усы, что вы, пожалуй, могли бы подумать, будто онъ хочетъ оторвать ихъ совсмъ; а опаловые глаза его сверкали съ замшательствомъ и гнвомъ.

— Позвольте мн поговорить съ вами, Агнеса! Извините меня, капитанъ Улькомъ. Я имю секретное порученіе къ моей кузин, и пріхалъ изъ Лондона нарочно, чтобы передать его.

— Если миссъ Туисденъ прикажетъ мн удалиться, я сейчасъ уйду, говоритъ капитанъ, сжимая свои маленькія палевыя перчатки.

— Мы съ кузиной всю жизнь жили вмст. Я привёзъ къ ней семейное порученіе. Можетъ-быть вы имете какія-нибудь особенныя права слышать его, капитанъ Улькомъ?

— Нтъ; если миссъ Туисденъ не желаеть, чтобы я слышалъ… Чортъ побери эту собачонку!

— Не бейте бдненькую, невинную Броуни.

— Если она будетъ соваться мн подъ ноги, кричитъ капитанъ:- я швырну её въ море!

— А я клянусь, что я сдлаю съ вами то, что вы хотите сдлать съ моей собакой, шепчетъ Филиппъ капитану.

— Гд вы остановились? кричитъ капитанъ. — Чортъ васъ побери! вы услышите обо мн.